Хавьер Мариас - Дела твои, любовь

Некоторое время в гостиной было тихо — наверное, этот Руиберрис раздумывал, говорить Диасу-Вареле правду или не говорить. А раз он раздумывал, то означать это могло только одно: он действительно числился в картотеке, и у полицейских была его фотография. Я вдруг подумала, что, возможно, они замолчали, потому что услышали какой-нибудь звук, который я по неосторожности издала — если, например, под моей ногой вдруг скрипнул паркет. Я понимала, что, скорее всего, дело не во мне, но все же меня охватил страх. Я представила себе, что те двое стоят, сдерживая дыхание и напряженно прислушиваясь. Они кивают на дверь и прикладывают палец к губам, и этот жест означает: "Подожди-ка, кажется, та баба проснулась". Я очень боялась их — именно когда они вместе. Мне хотелось верить, что одного Хавьера я бояться не буду — ведь я только что переспала с ним, я обнимала его, целовала со всей любовью, какую решалась выказать. Я очень любила его, хотя позволяла себе проявлять эту любовь лишь в мелочах, на которые он даже внимания не обращал, и сейчас не хотела, чтобы он испугался, узнав, что кто-то проник в его тайну, — еще не время, час придет, в этом я была уверена. Но моя любовь словно замерла, словно затаилась, потому что любовь никоим образом несовместима со страхом: наверное, ей придется подождать до лучших времен — до того дня, когда я с облегчением узнаю, что неверно истолковала разговор, который сейчас слышу, или когда забуду об этом разговоре навсегда. Однако в глубине души я сознавала, что ни то, ни другое невозможно. Поэтому я тихонько отошла от двери — на случай, если Диас-Варела войдет, чтобы проверить, сплю ли я и не слышала ли, о чем они с Руиберрисом говорили. Я легла в постель, приняла позу, которая показалась мне убедительной, и подождала немного. Мне больше ничего не было слышно. Я так и не узнала, что ответил Руиберрис, — он же, в конце концов, должен был ответить.

Я пролежала так минуты две или три. Никто так и не вошел, и я решилась: снова выбралась из-под одеяла, снова на цыпочках подкралась к двери — от соблазна услышать что-то, особенно если знаешь, что тебе этого слушать не положено, удержаться невозможно, тем более если ты уже начал слушать. Я все еще была полуодета (или полураздета — он не снял с меня юбку).

Сейчас слышно было хуже, до меня доносилось лишь невнятное бормотанье — наверное, к этому времени они оба уже несколько успокоились. И еще, наверное, раньше они стояли, а сейчас сели — когда сидишь, говоришь меньше.

— Ну и что делать будем? — услышала я наконец. Говорил Диас-Варела. Он хотел покончить с этим вопросом.

— Ничего делать не нужно, — уверил его Руиберрис и произнес эту фразу громко: наверное, снова почувствовал себя на коне. Сейчас он давал указания, а значит, был здесь главным. Мне показалось, что больше сказать ему нечего и что он скоро уйдет. Наверняка уже взял и перебросил через руку свое пальто (если вообще его снимал — он ведь забежал на минуту, и Диас-Варела не собирался его удерживать: даже воды, я уверена, не предложил). — То, что я тебе сообщил, для нас не опасно: ни одно конкретное лицо не названо, на нас с тобой и тени подозрения не упало. Вмешиваться было бы сейчас неблагоразумно. Так что успокойся и все забудь. Ничего не изменилось, нам по-прежнему ничто не угрожает. Если будут еще какие-то новости, я узнаю об этом первым. Но, скорее всего, дело дальше не пойдет. Его показания запишут, подошьют к делу, и этим все закончится. У них нет никаких зацепок: от того мобильника и следа не осталось, можно считать, что его и вовсе не было. Канелья даже номера назвать не мог — назвал несколько и все разные. Он сам все эти номера и придумал, потому что настоящего не знал никогда: я ему мобильник дал, а номера не сказал, как мы с тобой и договаривались. Так что, в сущности, то, что они от него узнали, сводится к следующему: этот псих слышал голоса, и эти голоса говорили ему о его дочерях и называли виновного. Ну и какой псих, скажи мне, не слышит голосов? А что голоса звучали не с неба и не у него в голове, а в мобильнике — так в век высоких технологий это тоже объяснимо: мобильники сейчас у всех, даже у последнего полоумного, есть, так что почему бы голосам из них не звучать? Никто эту ахинею слушать не будет. Ладно, успокойся, страх в этом деле не поможет.

— А "человек в коже"? Ты сам боишься, Руиберрис. Потому-то и прибежал все мне рассказать. И еще пытаешься меня успокаивать!

— Что правда, то правда: я, когда узнал, порядком струхнул. Все шло так хорошо: он молчал, отказывался давать показания, и мы были спокойны. И вдруг я узнаю, что он начал что-то говорить. Я этого не ожидал. Но сейчас, пока мы тут с тобой разговаривали, я понял, что беспокоиться нам не о чем. Что с того, что ему явился пару раз "человек в коже"? Ему и Пресвятая Дева Фатимская запросто могла явиться — у сумасшедших это обычное дело. Я тебе уже сказал, что если меня где и ищут, так только в Мексике, да и то, наверное, уже закрыли дело за сроком давности. Наверняка про меня там все уже забыли, хотя я не собираюсь ехать в Мексику, чтобы проверить, так это или не так. Дело прошлое, я тогда был молод и глуп. И в те времена я не носил кожаных пальто.