Аркадий Вайнер - Петля и камень на зелёной траве

– На такси экономишь?

– Экий ты, Алеха, грубый паренек! У меня чувства и напутственные тебе разговоры, а ты меня подъелдыкнуть хочешь…

– Хорошо. Через полчаса я буду…

Я промчался на одном вздохе через утреннюю изморось, туман и слякотную гадость, «моська» порол желтые длинные лужи, как катер. Мне было даже совестно сажать в мою грязную каракатицу такого нарядного джентльменчика, как мой брат Сева – в сером плаще, элегантной шляпе, сияющих башмаках, с щегольским зонтиком. Посмотрели бы его зарубежные коллеги-разоруженцы, как он ходит по квартире перед зеркалом в шинели и полковничьей папахе!

И всех бебехов – чемоданчик и атташе-кейс.

– Ты себя багажом не утруждаешь? – спросил я.

Севка лучезарно захохотал:

– Возить наш ширпотреб в Вену – довольно глуповато! Омниа меа мекум в портфель!

Я развернул «моську» и погнал его в Шереметьево. В зеркало я видел, что Севка улыбается, но улыбка у него была ужасная – больше похожа на гримасу: сведенные губы, оскал белых неживых зубов, тусклые, словно спящие глаза.

– Ты что-нибудь насчет Антона узнавал? – поинтересовался я.

– Узнавал. С ним, наверное, обойдется. С должности попросят, конечно. Заместитель его сдал, как в упаковке. Бросят куда-нибудь на понизовку. Да ничего Антону не станется! Ты о себе лучше подумай!

– А что мне думать?

– Ты еще со своей евреичкой дерьма накушаешься – попомни мое слово!

– Это не твое дело.

– К сожалению – мое тоже. И что ты в нее вцепился? Что у нее – мышеловка других слаще?

– Заткнись. А то я тебя сейчас высажу. Иди в Вену пешком.

– Как сказал в аналогичной ситуации Понтий Пилат – умываю руки. Не хочешь слушать разумных советов – поступай как знаешь.

– Чем мне советовать, ты о себе лучше подумай! – огрызнулся я. – Жену, молодую бабу, годами оставляешь одну…

Севка от души расхохотался:

– А какое это имеет значение? Ей годы моего отсутствия не нужны. Ей двух часов хватит, чтобы отпустить налево!

Я удивленно промолчал, а Севка хлопнул меня по плечу:

– Чего ты застеснялся? Ты что, не знаешь, что моя жена – блядь?

– Гм-м, я как-то не понимаю…

– А тут и понимать нечего! Алешенька, это имеет значение, если ты бабу любишь, а если ты ее ненавидишь, то это даже приятно. Потому что грустная участь бляди – платить за минутные удовольствия огромными потерями и постоянными унижениями…

Мы мчались по Ленинградскому проспекту, и я оторопело молчал, делая вид, что внимательно читаю на крышах домов завлекающую рекламу, предлагающую советским трудящимся купить прокатные станы из Чехословакии, танкеры и сухогрузы из ГДР, тяжелые бульдозеры из Венгрии, польские блюминги и стальные трубы.

Зачем Севка в моем присутствии старался захаркать и растоптать ногами свою любовь – бесконечную, неотвязную и ненавистную, как солитер?

Чтобы как-то перевести разговор, я спросил его:

– Как там наши старики?

– Не знаю, – бормотнул он сквозь сжатые губы.

– Как не знаешь? Ты что – не прощался с ними?

– Попрощался, – рассеянно кивнул он, потом добавил: – Я вчера подумал, что не люблю их…

– Кого? – не понял я.

– Наших родителей.

Может, он тоже сошел с ума, – испуганно подумал я. А Севка зло усмехнулся:

– Они – просто старые, очень злые, малокультурные, противные люди. Они не любят никого на свете. И их никто не любит…

– Они любят тебя, – напомнил я ему.

– Лучше бы они меня не любили, – досадливо тряхнул он головой. – Я вот думаю, уезжаю я сейчас на год, или на два, а может быть – больше, как уж там получится. И остаются здесь из всего людского моря только две дорогих мне души. Дочка, Рита. Да ты. Но вы оба – и она и ты – меня не любите…

Я сосредоточенно глядел на мокрую, заляпанную глиной дорогу перед собой. И Севка медленно добавил:

– Наверное, и в этом есть какой-то смысл. Но мне он пока непонятен…

Мы уже проскочили кольцевую дорогу, когда я озадаченно спросил Севку:

– А что же ты так распинался за отцовскую честь, которую я, мол, хочу отдать на поругание?

– Это совсем другое дело! Как говорит наша маманя – дома, как хошь, а в гостях как велят! Да и не за отца я распинался, а за тебя. Ты этого, дурачок, не понимаешь. Не говоря уж о том, что ты по своим изысканиям не очень точно представляешь себе его роль в той давнишней истории…

– А какая же у него была роль?

– Он отвечал за прикрытие операции. Руководил всей акцией Крутованов, а он человек артистичный – ему хотелось блеска и размаха. Когда-то в молодости, будучи студентом, Крутованов ходил в театральную студию, где вел курс режиссуры Михоэлс. Полицеский Нерон… – усмехнулся зло Севка.