Аркадий Вайнер - Евангелие от Палача

Поче– му же мне досталась та же участь-убиенный ребенок и ребенок-изменник?

Магнуст снова спросил:

– Вы считаете, что вам дано право решать нашу судьбу?

Я захохотал от души:

– Экий ты смешной парень! Кто ж кому права дает? Дают обязанности. А прав – это кто сколько себе взял, столько и имеет! Я вслушивался в тишину, в себя, в горение спирта в моих жилах, я свидетельствовал бурную жизнь химического производства моего органона. Там было все в порядке. – Вы никогда ничего не боитесь? – вдруг негромко, почти ласково спросил Магнуст, и от ласковой этой проникновенности с шипением прыснул в крови адреналин, замерло на миг сердце и бешено сорвалось с ритма, засбоило, сделало проскачку и ударило сразу в намет, и пожарные системы охлаждения выплеснули через тугие форсунки пор струйки пота, коротким трезвоном рванула аварийная сигнализация в ушах, а накопительный резервуар пузыря напряг клапан сфинктера для мгновенного сброса балластной мочи.

Козырь объявлен. Козырь – пики. Перевернутое черное сердце. Пики – страх.

«Вы никогда ничего не боитесь?» Я уже слышал этот вопрос. Я слышал этот голос. Может, не голос, а интонацию. Ласковую, пугающую до обморока. Кто задавал этот вопрос? Кто? Где? Когда? При каких обстоятельствах? Господи!

Это же мой голос! Это я задавал этот вопрос. Я? Кому? АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ.

Разве я могу их всех вспомнить?… Приподнял голову и увидел, что Магнуст смотрит мне прямо в глаза. Впервые. Кошмарные черные кружки мишеней уперлись мне прямо в мозг. Значит, ты поставил на пики, дорогой зятек? Ну что ж, для тебя же хуже – я сам люблю крутую, жесткую игру. В лоб. Тем хуже для тебя.

– Вы никогда ничего не боитесь? – Ой. сынок, не понимаю я тебя. Чего ж мне бояться-то? Я ж вот он, весь как на ладони! Бери меня за рупь за двадцать!

Чего ж бояться-то? Он наклонился ко мне через столик, и глаза его были уже совсем рядом, и неприятно звякнули все его шаманские цепочки и браслеты, и сказал так тихо, что я один и услышал, будто губной артикуляцией передал он мне условный сигнал:

– Суда, например… И я ему так же неслышно ответил:

– Нет такого суда. И судей нет над нами. И истцов не осталось… – Есть, – сказал он твердо. – Я говорю, что есть. А я сказал:

– Нет. Людей больше нет.

Все умерли. Он усмехнулся углом злого сильного рта и заверил:

– Есть. Не все умерли.

– Кто? Интересно знать – кто? У тебя нет прав говорить с ними!

Магнуст прикрыл глаза на миг, шепнул доверительно:

– Права – это кто сколько себе взял, столько и имеет…

Ах ты, жидовская… Лицо… Лицо. У него не морда, а лицо. Морда – у наших жидов. А у этих – лицо. Им идет-личит лицо. КВОД ЛИЦЕТ ЙОВИ, ТО НЕ ДОЗВОЛЕНО БЫКУ. Эх, выпить бы сейчас хорошо! Да только нечего – троянский уайт хорз испустил кукурузный дух, кончился, завалился набок, откинул пробку. И дома ни капли: женулька-сука обо мне же заботится, здоровье мое бережет, себе на тряпочки выкраивает. Ах, это страстное томление недопитости! Раскаленная бездна под иссохшими небесами. Ярость прерванного коитуса. Тоска голодного по вырванному изо рта куску. Иссякающая энергия моего ненасытного сердца.

Притихшие по углам бабы. И равнодушно-спокойный зятек напротив. Спокойствие взведенного курка, нависшего над головой кирпича, разверстого в темноте канализационного люка. Ему нужна не бумажка. Ему нужна моя голова. На меньшее не согласится. Тем хуже для него. Ему, наверно, и Майка не нужна. Он меня искал, подлюка. Нашел, дурачок?

– Ты, сынок, никак грозишься мне? – Нет. Я объясняю вам условия предложенной игры. – Чего-то не пойму я. Ты уж сделай милость, подробней расскажи об игре, да про условия поподробней. – Сейчас это будет неуместно. – Магнуст встал, и я только сейчас рассмотрел, что он со мной одного роста. Сто восемьдесят один сантиметр. КИНГ САЙЗ. Доброжелательно улыбнулся он, пожурил меня слегка:

– Нельзя первую родственную встречу превращать в деловое свидание. Об играх мы поговорим завтра. Сегодня мы приятно возбуждены, несколько утомлены, радостно взволнованы. Нам нужно отдохнуть и успокоиться. Спокойной ночи вам, дорогой фатер…

Протянул ему руку: не то чтобы мечтал с ним поручкаться на прощание, а хотелось мне проверить его замес. Крутая ладонь, из дубовой доски выстругана. Паркет такими лапами стелить можно. Откуда-то из прихожей донесся его негромкий голос, мягкий, как просьба:

– Вы подумайте неспешно…

Припомните, что позабылось… Вопросов будет мно-ого… Все стихло. А сейчас они выходят с Майкой из лифта, мимо сторожевого моего мюнхенского вологодца дефилируют, а у него команды-то нет и выпускает их из зоны свободно, только пометку на фанерке сделал, не знает он, родная душа Тихон Иваныч, что не вольняшки они, что им можно сейчас в затылок длинной очередью резануть – потом на побег спишем! Ах, глупость какая'… И псов уже нельзя надрочить на их липкий заграничный след, приставучий еврейский запах – на дождь вышли, а навстречу уже им машину подгоняет Истопник, в глаза своему нанимателю, хозяину заглядывает, потные ладошки потирает, весь струится, извивается, в промокшей школьной курточке от счастья ежится… Укатили, гады, укатили…