Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки

Но этот он не переживет. Этот будет расплатой за все.

Пятница, 5 ноября

6.30 вечера

После школы я отправился в больницу к Пэту Слоуну с цветами и книгой. Не то чтобы он много читал, хотя следовало бы; кроме того, сказал я ему, не стоило так сильно переживать.

Конечно, он переживал. Когда я там появился, он с пеной у рта спорил все с той же сестрой, которая недавно занималась моим здоровьем.

— Господи, еще один, — произнесла она, увидев меня. — Скажите на милость, неужели в «Сент-Освальде» все такие невыносимые, как вы, или просто мне повезло?

— Говорю вам, я здоров.

Но по его виду я бы этого не сказал. Он был какой-то синюшный и казался меньше ростом, словно происходящее пришибло его. Тут он заметил цветы у меня в руках.

— Бога ради, я же пока не умер!

— Отдайте их Марлин, — предложил я. — Ей бы не помешала хоть какая-нибудь радость.

— Наверное, вы правы, — улыбнулся он, и на мгновение я увидел прежнего Слоуна. — Уведите ее домой, Рой. Пожалуйста. Она не хочет уходить, хотя устала ужасно. Все думает, что со мной что-нибудь случится, если она позволит себе выспаться.

Марлин, оказывается, пошла в больничный кафетерий выпить чашку чая. Я застал ее там, вырвав у Слоуна обещание не пытаться выписаться из больницы в мое отсутствие.

Она удивилась, увидев меня. В руке она держала платок, а ее лицо, непривычно ненакрашенное, было в красных пятнах.

— Мистер Честли! Никак не ожидала…

— Марлин Митчелл, — твердо сказал я. — После тринадцати лет знакомства пора уже называть меня Роем.

Держа в руках пластиковые чашки чая, отдававшего рыбой, мы разговаривали. Удивительно, что наши коллеги, эти «не совсем друзья», которые всю нашу жизнь держатся к нам ближе, чем самые близкие родственники, по сути, совершенно закрыты от нас. Нам не приходит в голову задуматься о том, что у них есть семьи, личная жизнь — для нас они такие, какими мы видим их каждый день: одеты для работы, деловиты (или нет), энергичны (или нет). И все мы — спутники одной блуждающей луны.

Коллега в джинсах выглядит как-то неправильно, коллега в слезах — почти неприлично. То, что случайно видишь вне стен «Сент-Освальда», кажется почти нереальным, как во сне.

А реальны эти камни, эти традиции, это постоянство «Сент-Освальда». Сотрудники приходят и уходят. Иногда умирают. Иногда умирают даже мальчики, но «Сент-Освальд» выдерживает все, и к старости мне от этого становится уютно.

Марлин, я чувствую, совсем другая. Возможно, потому, что она женщина — как я понимаю, такие вещи значат для них гораздо меньше. Может, потому, что она видит, как «Сент-Освальд» поступил с Пэтом. Или же из-за своего сына, который до сих пор не дает мне покоя.

— Не надо было вам сюда приходить, — сказала она, вытирая глаза. — Директор приказал всем…

— К черту директора. Уроки кончились, и я волен делать то, что хочу, — заявил я, впервые в жизни слегка уподобившись Робби Роучу. Это ее рассмешило, чего я и добивался. — Так-то лучше. — Я присмотрелся к остаткам моего остывшего напитка. — Скажите, Марлин, почему больничный чай всегда пахнет рыбой?

Она улыбнулась. Улыбка — или отсутствие косметики — молодит ее, и она меньше похожа на Брунгильду.

— Хорошо, что вы пришли, Рой. Больше никто не появлялся — ни директор, ни Боб Страннинг. Никто из его друзей. Как это тактично. Так по-освальдовски. Уверена, что Сенат был столь же тактичен с Цезарем, когда вручил ему чашу с цикутой.

Я думаю, что она имела в виду Сократа, но промолчал.

— Он удержится, — солгал я. — Пэт крепкий малый, и всем известно, насколько смехотворны эти обвинения. Вот увидите, к концу года Правление будет умолять его вернуться.

— Надеюсь. — Она глотнула холодного чая. — Я не позволю им похоронить его, как они похоронили Леона.

Впервые за пятнадцать лет она упомянула при мне своего сына. Еще один барьер рухнул, но я был к этому готов: эту старую историю я вспоминал в последние недели чаще, чем обычно, и Марлин, по-моему, тоже.

Есть, конечно, некоторые параллели: больницы, скандал, пропавший мальчик. Ее сын не умер на месте падения, хотя больше в себя не приходил. Бесконечное ожидание у постели, страшные муки надежды, вереницы доброжелателей — мальчиков, членов семьи, подруг, воспитателей, священника — вплоть до неизбежного конца.

Мы так и не нашли второго мальчика, и уверенность Марлин, будто он видел что-то, всегда воспринималась как истеричная и безнадежная попытка матери найти смысл в этой трагедии. Один Слоун старался помочь, проверяя школьные документы и фотографии, пока кто-то (вероятно, Главный) не указал, что настойчивое желание навести тень на плетень безусловно повредит «Сент-Освальду». Это, конечно, не имело значения, но Пэт так и не смирился с исходом дела.