Это небо, так обидно близкое,
что, глядишь, и снега зачерпнет.
Раненое небо австерлицкое,
летний-зимний стрелок проворот.
Выпить, что ли, под забор забиться ли,
“Ой, мороз” заблеять, “ой, мороз”.
Не видать милиции-полиции,
ветер свищет, ржет электровоз.
Где ему гостиница? Где станция?
Здесь заснёт, под мышкою зажав
дипломат, в котором марсианские
расцветают розы в чертежах.
палеонтология
Мы не в какой-нибудь Эстонии,
не говоря про Бенидорм —
в геологической истории
найдём и место и прокорм.
И волю, и какаву с кофием,
и золотистое аи.
А сверху, в розницу и скопом,
полягут новые слои.
Ороговевшие, безглазые,
забвенья дети, не войны,
латынью никакой не названы
и в атлас не помещены —
содвинем кубки с белемнитами,
как со блаженными в раю,
за дружбу ярусами, свитами,
за палеонтологию.
в окно
Я вас люблю и очень хочу.
“Милые, милые”, — вам кричу.
Как будто выпавшим в окно,
которым ещё не всё равно.
Вот так летишь и думаешь о
ставках и выстрелах в казино,
ценах на нижнее бельё
земли; мол, “это кино не моё”.
Этот летящий кричащий немой —
это ещё я или уже не я?
Быстро же между мной и не-мной
сокращается расстояние.
Губайловский Владимир Алексеевич родился в 1960 году. Окончил мехмат МГУ
им. М. Ломоносова. Поэт, прозаик, критик, эссеист. В «Новом мире» был напечатан его роман «Камень» (2007, № 9). Живет в Москве.
1
Вот так всегда. Только придумаешь что-нибудь, сразу все не работает, сбоит, падает. И ничего не получается. Или хочется чего-то совсем другого. Например, расписать пулю.
Я не брал в руки шашек уже лет тридцать, наверное. Но еще мог бы — перемесить плаху, дать снять, вольтануть и, постреливая глазами по сторонам — на месте ли прикрытие? — сдать налапнику пан-преф.
Да нет, это все мечты. Колоду заряжать я никогда толком не умел. Так, по мелочи все. Не то что братья Просидинги. Вот они — да, настоящие интуиты, клевые рюхачи, матерые сифоны выкатывали в академии по куску, случалось. А я так, пописать пришел по пятачку в «сочинку» с лохами. Но тоже свой червончик за вечерочек мог собрать. Если клиент теплый и все порывается какой-то невозможный свояк изобразить. Тогда и делать ничего не надо. Просто пасовать на торговле, вистовать, ждать и смотреть, как он поднимается медленно в гору. Да и не сказать, чтобы так уж медленно. Хорошо еще, когда расклады сомнительные, оно и спокойнее, и в глаза не бросается. Если тебе вдруг пёр придет — ты лоха быстро закроешь, дешево, бестолково и подозрительно, а если он раз за разом без одной, а то без двух садится, а ты трудовые шестерики выпиливаешь лобзиком — так и славно. А если он еще на какой мизерок припадет ловленый... Тогда совсем хорошо. Еще полезно удивиться матерому его мастерству, сказать с бо-о-ольшим уважением: «Да я бы при таком гнилом раскладе без трех сел, а ты — сразу видно профессионал — только без двух». Ну и дальше в том же темпе. Главное, чтобы в его голову не закралась простая такая мысль, что он просто лох и расписывать не умеет, чтобы думал он — случайно все, ну, там, карта не идет, расклады несчитаные, ренонсы шальные — теория вероятностей. Ученые же все, математики, блин. Потом он протрезвеет, прочухается, заплатит — тут тоже не надо пережимать, можно и простить (частично): свои же все ребята, — и уйдет счастливый. А ты ему вслед: карта не лошадь — к утру повезет, а он еще этак по-свойски похлопает тебя по плечу, руку пожмет и скажет: «Хороший ты парень, но в другой раз я тебя точно обдеру как липку». А мне-то что? Я и в другой раз согласен. Так, глядишь, за три-четыре вечерочка и стипендию соберешь, без которой ты опять остался по чистой невезухе.
Но потом мне это дело осточертело. Я еще расскажу, как это случилось. И никакого отношения к совести это, в общем, не имеет. Я ведь всегда (ну почти) играл честно (ну почти), если уж совсем клиент варежку разинет и тебе карты прямо в нос тычет — ну как тут не посмотреть? — невежливо даже отворачиваться, как говорится — посмотри в карты соседа, в свои всегда успеешь. А вообще-то я на одной только психологии работал.
Но до братьев мне всегда было далеко.
Читать дальше
