Говорит Мария Галина: “Дело в том, что Брэдбери начинал свою литературную карьеру как мастер хоррора — и именно благодаря этому он был блестящим знатоком человеческой природы. Те его тексты, которые стали наиболее значимыми, — это горькие и страшные рассказы о том, насколько тонка грань, которая отделяет цивилизованного человека от обрушения в хаос. Я бы даже не сказала, что он был научным фантастом, он просто был очень поэтичным писателем, и поэтому его произведения никогда не устареют”.
Говорит Линор Горалик: “У меня всегда было ощущение от его текстов, что этот человек занят одним сакраментальным вопросом — как стать хорошим. В смысле что человек может сделать в попытке быть хорошим, даже когда ему не хочется. Это производит на меня огромное впечатление”.
“„Хан” живет в душе корейца”. С писателем Анатолием Кимом беседует Ольга Ципенюк. — “Огонек”, 2012, № 24, 18 июня < http://www.kommersant.ru/ogoniok >.
Говорит Анатолий Ким: “Я должен вам открыть одно понятие корейское, философское. Оно называется „хан”. „Хан” — это внутреннее состояние человека, которое включает в себя великое неосуществленное желание. Это надежда, которая всегда впереди, и в то же время — неутолимая тоска. Такое объединенное состояние печали и света. И вот этот „хан” живет в душе у каждого корейца, особенно у потомков младших братьев, ушедших когда-то далеко от дома. <...> „Хан” — это ни в коем случае не национальное самосознание „я — кореец”. Нет, это неизбывная печаль... Я не знаю, светлая ли она. Разве может быть светлым сознание того, что в твоей жизни есть нечто недостижимое? И вот с этим чувством живут корейцы, которые говорят на русском языке. Для меня корейское начало — это прежде всего „хан”, моя корейская духовная матрица”.
“Художника на рынке, скорее всего, обманут”. Интервью художника и писателя Максима Кантора. Беседу вел Арсений Штейнер. — “Газета.Ru”, 2012, 26 июня < http://www.gazeta.ru >
Говорит Максим Кантор: “С раннего детства я знаком с Мерабом Мамардашвили, с Александром Зиновьевым, другими известными философами, друзьями и частыми гостями отца. Этот круг очень повлиял на меня. Там не делились на маленьких и больших, все сидели за общим столом, и разговор был всегда общий. Ребенок привыкал, что он должен говорить по существу или молчать, а не говорить чепуху. И наверное, до 15 лет я провел в таком вполне пифагорическом молчании. Повлияло это на меня разрушительно — в том смысле, что общение с кругом художников-сверстников для меня перестало быть интересным довольно рано. Конечно, мы собирались в пьяные компании, ехали куда-нибудь делать подпольные выставки, но мысль о том, что все это большая глупость, меня не оставляла, увы, никогда”.
Цинизм выходит из моды. Беседовал Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2012, № 24, 15 июня.
Говорит Евгений Ермолин: “Старым поэтам повезло. В последние 20 — 25 лет мир к ним гуманен. Но это и испытание. Оказалось, что многие (почти все) поэты становятся годам к пятидесяти консервами длительного хранения. Они не меняются. Не рискуют. И их начинают забывать, и темы их выпадают из актуального контекста, и они выглядят мамонтами. Вот как Рейн, например, недавно, на вручении премии „Поэт””.
“Прилепин треть своего романа „Санькя” посвятил полемике со мной, вложив некоторые мои диагнозы в уста этого его героя… Бескрылова? Низкополетова? Говорящая там какая-то фамилия. И ничего не доказал...”
“Постсоветская Россия не состоялась как страна, как государство, как социум, объединенный внятным общественным договором”.
Петр Чусовитин. Мой поэт. Из записок скульптора и читателя. — “Литературная Россия”, 2012, № 24, 15 июня.
“2000. Жизнь [Юрия] Кузнецова была не жизнь, а алкогольная „смерть поэта”. Про него было бы вернее сказать не „пьющий поэт”, а „пьяница, пишущий стихи”, притом святой пьяница, ибо кроме водки, когда он запивал, ему решительно ничего не хотелось, даже славы, хотя все стихотворцы болезненно тщеславны. Пьянство было для него великим Служением, своего рода священнодействием, можно сказать, „несением креста”, а не пошлым времяпрепровождением или скверной привычкой…”
“27 марта 2002, в среду, заходил Кузнецов. Похвалялся присущим ему мифологическим мышлением. Многие, де, пытаются писать по-кузнецовски, но ни хрена не выходит. Вместо мифов получается какая-то скверная фантастика. Я, будучи настроен миролюбиво, сдержанно, но почтительно поддакивал”.
Читать дальше
