Или стихотворение Елены Фанайловой «Сараево поражает в самое сердце»…
Все же, наверное, стоило бы напечатать эти стихи поверх чужих переломов, вывихов и растяжений.
Юрий УГОЛЬНИКОВ
[16] Гоппе Виктор. «Делаю книгу — вижу фигу!» — «НГ Ex libris» (01.03.2012).
[17] Вознесенский Александр. Северное сияние. М., «Издательство В. Гоппе», 2012. — 10 экз. («Вулкан-Осумбез»).
[18] Лесин Джон. Пушечное мясо. М., «Издательство В. Гоппе», 2012. 10 экз.
Вигилии в дремлющем Третьем Риме
Р. А. Гальцева, И. Б. Роднянская. К портретам русских мыслителей. М., «Петроглиф»; Патриаршее подворье храма-домового мц. Татианы при МГУ, 2012, 758 стр. (Российские Пропилеи).
Р. А. Гальцева, И. Б. Роднянская. Summa ideologiae: Торжество «ложного сознания» в новейшие времена. Критико-аналитическое обозрение западной мысли в свете мировых событий. М., «Посев», 2012, 128 стр .
Объемистый том «К портретам русских мыслителей» — это книга‑итог, книга‑отчет, собравшая труды десятилетий во всем том жанровом разнообразии, которым мастерски владеют авторы. Пожалуй, книга не понравится тем, кто любит процесс искания истины (говорю без иронии). Здесь истина уже найдена и исповедуется: без фанатизма, но и без экивоков. Авторам удалось «ударить по пилатовщине» и показать, что твердость в вере не мешает мысли быть гибкой, культурно-утонченной, отзывчивой на сигналы и вызовы современности. Книга построена по принципу пирамиды: в основе лежат большие смысловые блоки, пять великих имен (Пушкин — Достоевский — Соловьев — Бердяев — Булгаков), вокруг которых группируются очерки и исследования, написанные в разное время и по разным поводам. (Последние три раздела в этой цепи имен по сути — три книги; трилогия в томе.) Далее следует вторая ступень из небольших очерков (Шестов — Флоренский — Франк — Федотов — Лосский и Штейнберг — Солженицын). Работы этого уровня менее эпичны, здесь больше характерных контуров и полемики; это скорее графика, чем портреты маслом. Третья ступень — статьи «на злобу дня», в которых авторы не боятся быть колючими и пристрастными. Собственно «портреты» — то, что дано на двух основных ступенях книги, — представляют собой особый жанр. Читателя сейчас не удивить культурными «иконостасами», которые должны возбудить в нас чувство гордости за те деяния, к которым мы, сказать по правде, не имеем никакого отношения. Этот жанр я не стал бы хулить: культурное беспамятство крепчает, и впору уже просто спасать портреты. Набоковский Кончеев по сходному поводу обрисовал картину бегства во время нашествия: «…причем непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника». Во всяком случае, здесь перед нами другой способ портретирования: дается реконструкция дискуссионного поля эпохи, поля духовной брани; описывается история умственных сражений с профессиональным разбором ошибок и побед великих полководцев; и все это — с непривычным отсутствием фимиама. Авторы строги к великим , иногда кажется, что вот‑вот появится тень «святой инквизиции», но дело спасает то, что пишущие не выбирают привилегированную точку обзора, а включаются в суть дела, в хор спорящих голосов. Казалось бы — дерзость; но на самом деле неоправданно высокомерна как раз обратная попытка раздавать оценки просто потому, что живешь на сто-двести лет позже. А главное, критика в этой книге излучает любовь, которую нельзя имитировать. Я выделил бы особо разделы о Пушкине (Р. Гальцева), Соловьеве (совместно созданный) и Булгакове (И. Роднянская). Статья о Пушкине (собственно, рецензия на книгу А. С. Позова) при всей своей окказиональности дает рельефный портрет поэта-метафизика, философа не в метафорическом смысле, каковыми оказываются в своей интуитивной мудрости все большие поэты, а в буквальном. Точно и без натяжек указывается на стиль и ориентиры мысли Пушкина, на его мышление «миметически ощутимыми эйдосами». Совершенно непонятно, почему в статье утверждается, что нет исследований, которые трактовали бы «философию Пушкина»: их отнюдь не мало, и Р. Гальцева ссылается, скажем, на хрестоматийную работу Франка. Но ее очерк может занять место в ряду лучших хотя бы потому, что автор хорошо понимает, чем мысль отличается от образа и переживания, и почему для Пушкина было важно довести некоторые свои образы до понятийного чекана. Портрет Соловьева примечателен внимательной и сбалансированной реконструкцией его религиозной биографии, причем не в ущерб его целостному жизненному образу, что важно, если мы хотим понять ценность соловьевского наследия. Раздел о Булгакове дает духовную биографию мыслителя, уникальную по своей вдумчивости и решительному нежеланию сглаживать острые углы. Кажется, впервые восстановлена сама драматургия жизни Булгакова и соединена с логикой его духовных поисков. Попутно И. Роднянская развеивает миф об «обыкновенности» Булгакова (так же, как в соответствующем разделе Р. Гальцева блестяще уничтожает пошлый и непрофессиональный топос о «поверхностности» Бердяева).
Читать дальше
