Дышит под сонным лесом вода, вода,
Плачет над мёртвым лесом вода, вода,
Плавают в длинной реке давно неживые звёзды.
Свет — златоглазка. Тоже не уберечь.
Только слова остаются, и только совсем простые.
А звёздам и каплям дарована вечная речь;
Правильно, Отче: бывают дары пустые.
* * *
Я напишу про ложечку в стакане,
Про поезд из Москвы на Воркуту,
Про чудо в жёлтой Галилейской Кане,
Про пустоту и вновь про пустоту.
Про самое-пресамое простое,
Про то, о чём сто миллионов раз,
Про лезвие блестящее, стальное,
Один стишок, две строчки, пару фраз.
Чтоб только проще, проще, проще, проще —
Как снег летит, как мотылёк играет.
Сосед поёт: «Вези меня, извозчик»,
И у него никто не умирает.
* * *
Юля похожа на очень красивого мальчика.
Только всё время смотрит, словно из темноты.
Юля берёт телефон, говорит: «Танечка,
я не приеду сегодня, полей цветы».
Самое долгое счастье — когда ничего не обещано:
так на рыбалке бывает славно и одиноко.
Гупии плавают. Чёрные, поперечные
балки скрывают свет от чердачных окон.
Юля из темноты глядит как плюшевый мишка —
единственный трезвый в шумном пивбаре «Кружка».
О белую чашку звякает длинная ложка,
и будто мгновенный кадр, сморщенный фотовспышкой:
Юлия будет красивой и одинокой старушкой
и назовёт Темнотой свою предпоследнюю кошку.
* * *
Самое интересное в стихах
Всегда пропущено через
<���…>*
Самое интересное в стихах
Всегда пропущено.
* Например, «личный опыт», «особый взгляд», «специфическую оптику»; иное культурно осмысленное сочетание слов.
Водитель Infininti M рассказывает
— После Челябы бывают магнитые горы —
Ты едешь вниз, а машина сопротивляется.
Там никогда не получаются хорошие разговоры,
А наоборот — всякая ерунда получается.
Вот в прошлый год я там сворачиваю, а по встречке — джип.
Ну, может не джип, я только увидел две фары в рыло.
Миха-покойничек, убили в Самаре, остался б жив,
Сказал бы тебе, что всё так оно и было.
Я каждого вспомнил: кого где нагнул, приморил,
С кем, может, просто не по-хорошему поделился.
А справа отбойник. Чо делать? Глаза закрыл,
И ещё в груди как будто шарик воздушный сдулся.
Чувствую так хорошо: Я расплатился.
Открываю глаза и думаю: Он промахнулся.
Май
Стройка была похожа на слоновий скелет.
От железяк и от крыши невероятно жарко.
Через окошки падал ровный церковный свет,
Пахло карбидом, пахло электросваркой.
Мы уже видели в книжках два непонятных слова: «запах распада».
Возвращались живые или цинковые афганцы,
Наши в тот год не поехали на Олимпиаду,
Потому что в Москву перед этим не поехали американцы.
Кто-то из пацанов — не помню — крикнул: «Андрюшка!»
Мы отошли в самый угол, за ржавые трубы.
Анька сказала: «Насонов сожрал лягушку!».
И сразу спросила: «А ты целовался в губы?»
Двадцать лет спустя
Лица на фотокарточке мелкие, постные,
едва различимые в глухом коридорном свете.
Школьная форма цвета фингалов, многое цвета крови.
Вот этих детей били взрослые,
вот этих детей били дети,
а этим прилетало от представителей обоих сословий.
Дорога из школы лежала мимо столовой «Уют».
Далее всё получалось согласно нечитанному ещё поэту:
сегодня тебя побили, завтра меня побьют,
и так примерно от октября до самого лета.
Прячу в карман фотографию, выхожу из этой столовки
в город, похожий на морг — оттого, что деревья голые,
такие голые, что прямо неловко.
И вдруг самая толстая ветка,
на которой невесть отчего сохранилась листва,
лупит по стенке весьма постаревшей школы,
лупит чаще и много сильнее, чем этого требует ветер,
а также другие законы, так сказать, естества.
Сентябрьское
В воздухе тонкие волосы.
В небе другие волосы —
белые, тонкие полосы.
Ветер поёт на три голоса.
В воздухе тонкие волосы.
В небе — белые полосы.
Читать дальше
