Вася зашел в хату, взял оставшиеся полбутылки для начала разговора, но вдруг задумался: получается, если это он стащил, он моей же водкой и обмывать будет? Сел. Налил немного в стакан. Замер над ним. Потом, вспомнив о пропаже, затряс в обиде головой и выпил. Встал и пошел к Ивану.
Вася до сорока пяти проработал инженером по технике безопасности на небольшой фабрике в столице, потом оформил какими-то хитростями инвалидность и уехал в деревню. В городе остались у него жена и двое детей, но они не ездили, и их никто не видел. Вася к ним тоже не ездил и жил сам по себе. Жил, кстати, только на пенсию. Огород сажал, одежду латал-перелатывал — кто его в деревне видит, — а всякое свободное время шел в лес, на речку или на озеро и обязательно, у него такое правило было, приносил что-нибудь себе во двор. Рыбы, грибов-ягоды, коряжку для ручки… чего-ничего, а пустой не приходил.
Иван был полной ему противоположностью. Всю жизнь прожил с одной женой в доме, который построил своими руками, трое взрослых сыновей отца не забывали и бывали по всем праздникам. Всю жизнь проработал Иван механизатором в колхозе. Сытая да бездельная городская жизнь ему не нравилась. На Васькины воспоминания о том, какой у него на фабрике был отдельный кабинет и чего в том кабинете только не было: и инструменту всякого дефицитного, и спирту — залейся, и бывали женщины… Иван только ухмылялся. Стянуть у нас каждый дурак сможет, ты своим горбом сделай, и он проводил пьяной рукой по своей просторной горнице. Рука описывала полукруг и указывала в том числе на окна и двери, которые Иван выломал из строящегося коровника, за что над ним устроили выездное заседание суда в колхозе и дали условный год судимости. Окна не стали, правда, конфисковывать, поскольку добытчик уже успел их вставить, а на дворе была осень.
Иван был с виду злой и крикливый, за глаза всех и обязательно “на место ставил”, на самом же деле был довольно труслив. Вася — наоборот. Никогда не орал и выглядел неубедительно. Но за свое стоял, как оскорбленный бык.
Деревня длинная. Пустые дома вдоль речки. По одному берегу — один ряд, по другому — другой. Получается, что речка вроде как улица. Вася идет, временами пьяно оскальзываясь, отмахивает одной рукой. Второй бутылку водки держит в кармане. Она бы и так не вылетела, но он крепко ее держит. Бутылка початая, и он время от времени проверяет рукой у горлышка, не убегает ли жидкость от ходьбы.
Мысли все время путаются. Иногда он останавливается, наклоняет голову чуть набок и с прищуром смотрит на Ивана. Что, Ваня, а?! — Воображаемый Ваня молчит. Что?!! Меня отвез, а сам ко мне во двор?! — И Вася еще больше прищуривается.
— Какой шифер, Вася? — оживает вдруг Иван. — Я у тебя не помню шифера. Ты шифер купил?
Вася, ошарашенный, встает среди дороги. И стоит столбом. Стоит не шевелясь, рука в кармане изо всех сил сжала бутылку. Вася медленно оборачивается на свой край деревни, ища поддержки у кого-то. Может, у своей столетней избы. Ничего не видно. Ночь. Снег валит. Ни одного фонаря целого. Ничего не понять. И само небо черно над кругом идущей головой. Беспросветная матушка-Русь, — тяжело вздыхает Вася, по привычке сваливая все на безответную и всёпрощающую. Мысли его такие же пьяные, как и он сам, и матушка быстро покидает его голову. Он идет дальше и улыбается уже Ивану, ему кажется, что Иван скажет сейчас, что он подшутил, они сядут и выпьют. И он рассказывает Ивану, как ходил в ресторан в городке. Столовую называет рестораном, с приятным смешком повествует, как швейцар уважительно снял с него ватник. И как он дал швейцару мятую рублевку. Вася видит перед собой недоверчивую Иванову морду, вспоминает, что бумажных рублевок давно уже нет… мысли опять путаются, и вдруг опять жгуче ясно представляется ему пустое место во дворе, оставшееся от шифера. Бревенчатая стена дома и тот сиротский косо лопнувший лист.
— Сука! — говорит он громко вслух. — Сука! — повторяет. Отпускает бутылку в кармане, достает руку и, набычившись и сложив кукиш, решительно тянет его в темноту, в сторону Ивановой избы…
Вася сидит на снегу, на бугорке, рядом с бывшей почтой, среди пустой деревни, впереди уже видна Иванова изба. Когда снег становится пореже, окошки светятся. Васе не холодно, он прикладывается к ледяному горлышку, завтра у него будет болеть башка. Он даже пьяный это знает. Она так у него болит с помелья, что всякий раз, прикладываясь, он вспоминает об этом. Но ему так хорошо, что он пьет назло этой боли. Как он спьяну набрел на эту мысль, непонятно, но думает Вася о том, какой Иван хороший все-таки мужик. Вспоминает, когда он приехал сюда, только еще искал, где купить дом и осесть, Ванька ему и помог. На тракторе свозил в сельсовет, отсоветовал брать в соседней деревне, и это оказалось правильно. Была зима, и Иван дров привез неумехе столичному. Целый воз сухих пиленых дров. И с картошкой помогал. От этих мыслей он горестно качает головой, он даже хлюпает носом и кричит вдруг громко в сторону Иванова дома, в темноту:
Читать дальше
