Габриэль Витткоп - Страстный пуританин

Королева была причесана «под королеву» по определению Леонара [29] Леонар Боляр – придворный парикмахер Марии-Антуанетты , в ее напудренных волосах вилась тесьма с жемчугами, опалами и гематитами и покачивались перья серого страуса. Она была одета в муаровый казакин цвета горлицы, с серебряным сутажом, отделанный тесьмой с опалами. В тот день из украшений она предпочла браслеты и сотуары с жемчугами.

Королева маленькими кусочками ела запеченную рейнскую форель. Время от времени она отпивала глоток воды со льдом.

Тряпье народа, присутствующего на большой трапезе, курилось паром, так как намокло под дождем, лившим за окнами, а в зале было жарко.

Матье смотрел, как ест королева. Он улавливал шум королевских зубов, жесткий механический шум, который, смешиваясь со стуком дождя по стеклам, все нарастал и нарастал, вздымаясь до самых сводов, чтобы наконец заполнить собой Матье подобно вою урагана. Никакой другой звук не мог заглушить эти грозные челюстные ритмы, рокотавшие и скрежетавшие с мощью жерновов, грохотавшие подобно буре. Ему также казалось, что королева стала еще выше ростом, поскольку всякий раз, как он ее видел, она словно бы вырастала в его глазах. И вот она уже касалась прической люстр, а все, кто ее окружал, смотрелись карликами. В такие дни Матье не мог оторвать взгляда от этой пудреной головы, от этих искрящихся минеральных глаз, блеском пронзавших его насквозь, словно копье.

Он с трудом пришел в себя, ощутив, что сосед касается его локтя.

Матье столь же одинок, как и я. Одинок и нелюдим. Если я не испытываю ни малейшего желания, ни малейшей потребности довериться кому бы то ни было, если мне не ведом достойный отклика порыв, причина в том, что мне слишком хорошо знакома та прозрачная, как хрусталь, стена, за которой жестикулируют друзья, и слишком хорошо мне знакомы диалоги глухих. В те редкие разы, когда я предпринимал попытки к общению, я замечал, что меня как будто воспринимают с недоверием и, быть может, даже с отвращением. Никто не нашел нужных слов а я способен на это еще меньше, чем кто-либо другой, поскольку, будучи уязвимым, боюсь дать против себя какое-нибудь грозное оружие.

Поэтому Матье будет похож на меня, отвергнутый, отвергнутый, отвергнутый, как водоросль, выброшенная на берег морем. И значит, вот человек, сведенный к самому себе, абстрагированный от социума, несмотря на то, что делает ему кое-какие видимые уступки. Анахронизм, если таковой имеется. Абсолют анахроничен, вечен.

Возможно, эта манера изображать человека проистекает из недостатка воображения, из своего рода сухости. И, тем не менее, разве всякая вещь во мне не усвоена, не транспонирована, не спроецирована и не идеализирована?

К примеру, как-то ночью, когда я думал о тигре, я вдруг четко увидел, как его силуэт движется по стене моей комнаты: слегка склоненная голова, хребет, переходящий в хвост, тяжелая мягкая поступь. Большая кошка-тень цвета бистра на стене, ясно омытой светом уличного фонаря. Возможно, то был лишь кот, гуляющий по карнизу. А может быть, и нет...

Охранник питал неприязнь к этому упорному посетителю, вперявшему в тигра пристальный взгляд. А случай с обмороком лишь усиливал его подозрительность, утверждая в мысли, что этот человек вынашивает в себе чрезвычайные по силе эмоции и находится во власти чудовищных переживании - без сомнения, запретных. Дени заговорил с ним всего лишь раз и держался при этом несколько уклончиво. Охранник, отвечая на его вопросы, рассказал, что Могулу четыре года, родился он в зоопарке Нью-Дели и в возрасте двадцати месяцев был обменян на две рыси из Китая. Он догадался, что посетитель желал задать ему и другие вопросы, однако удерживал себя от этого. Частота визитов Дени казалась ему поначалу столь подозрительной, что всякий раз он незаметно наблюдал за человеком, неподвижно застывшим у клетки, сжимая перекладину руками. Однако, в конце концов охранник успокоился, убедив себя, что имеет дело с безобидным сумасшедшим. И все же как-то раз, когда глаза их встретились, дьявольский блеск в чужом взоре оживил в его памяти взгляд, брошенный ему некогда соперником юношеских лет. Этот случай оставил в нем неприятный осадок.

Однажды вечером, после того как Бланш во время своего визита ужасно глумилась над облаткой, когда ее богохульства звучали для меня безжалостно до крайности и мне казалось, что ее слова и жесты неминуемо заставят меня взорваться от боли, я обнаружил на своем белье клейкие пятна, приведшие меня в замешательство, поскольку происхождение их было мне неведомо.