Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

— Синьор падре еще пожалеет о том, что меня избил, - сказала она, поддерживая распухшую руку, и это слышали все.

Над замком Петрелла нависла угроза - столь осязаемая, что, казалось, ее можно пощупать. Обитатели чувствовали на себе непрерывный надзор.

— Это око Господне, - говорила Калидония молча шамкавшей деснами Джерониме. Старухе пришлось самой поставить кровать донны Беатриче вплотную к брачному ложу отца, и под свою же отвественность она повесила между кроватями простыню - слабую поруку целомудрия. Теперь каждую ночь кровать Беатриче сотрясалась от толчков соседнего ложа, а непристойное хрюканье и оханье тревожило и без того чуткий от страха сон. На ночь Беатриче надевала рабочую блузу из грубого полотна, надеясь, что та защитит от возможных приставаний, и плотно закутывалась в одеяло. Но днем никуда нельзя было скрыться от Франческо, который, страдая от зуда, раздевался догола и выставлял на всеобщее обозрение синевато-бледные, точно полные жира пузыри, варикозные ляжки и разрисованные фиолетовой сеткой, разукрашенные трупными стазами голени. Поросший мокрой от пота шерстью живот наваливался, точно гигантский клещ, на темный, прогнивший из-за французской болезни член.

— Беатриче! Иди почеши папочку!

Он крепко хватал ее за плечи, опускал на колени и на глазах у остолбеневших служанок принуждал чесать свои срамные части. Беатриче резко вскакивала, но отец все-таки успевал вырвать у нее клок волос.

Каркали голодные вороны. Всю округу замело снегом, который похоронил под собой землю и скалы, укрыл деревья коричневато-серым покровом, засыпал деревню в долине: выступал лишь указующий в небо перст колокольни. Замок Петрелла исчез посреди беременных туч. Сильно хромая в доходившем до колен снегу, Калидония поддерживала при спуске с горы Джерониму. Когда обеих служанок избили и прогнали только за то, что они потребовали законное жалованье, женщины взяли с собой лишь узелок со скудными пожитками. Мороз больше не кусался, и природу охватила коварная дрема, обманчивое тепло.

— Коли доберемся до Борго-Сан-Пьетро, - сказала старуха, -сможем прислуживать у сестры.

— Не падай духом. Все лучше, чем в Петрелле. Вот только за наших донн душа болит...

— Ничего не поделаешь... Поди узнай, как все обернется...

— Хорошего ждать нечего.

— Это уж точно.

— Да ты еще всего не знаешь.

— Что знаю, то знаю.

— Ты о чем?

— Рано или поздно козел все равно вскочит на козочку.

— Ох-ох-ох! Так поговаривают, но я верю, что она сумеет себя защитить.

— Дай-то Бог.

— А как же иначе? Она ведь такая умная да молоденькая...

— Таким вот умным да молоденьким приходится тяжелее всего...

Женщины замолчали, темными точками медленно перемещаясь по заснеженному простору. Обе вспомнили ссору, подслушанную незадолго до Рождества в соседней комнате. Вначале прогремел голос дона Франческо: «Иди в комнату прислуги!» Затем донна Лукреция: «Почему это я должна туда идти, если я решила спать здесь?..» «Вон отсюда, кому сказал!..» Послышались удары и крики, затем открылась смежная дверь, вошла заплаканная донна Лукреция и бросилась на постель Джеронимы, которая полюбопытствовала, что же случилось. Но Лукреция ответила: «Ах, не спрашивай больше ни о чем...» Тогда из другой комнаты донеслись звуки потасовки и отчетливый голос Беатриче: «Нет! Я не хочу кончить жизнь на костре!» Сказала, как отрубила, и в ту же секунду в дверном проеме появился дон Франческо, пришедший мириться. На следующий день Джерониме захотелось все-таки выяснить, почему донна Беатриче упомянула костер: «Потому что синьор падре хотел спать в моей постели, а я отказалась...» Джеронима так и подумала. Наверное, грозный образ костра испугал старого козла.

— Чем же все это кончится? - вздохнула Джеронима.

— Если перетянуть струну, она лопнет.

Но струна лопнула уже давно.

— Шелудивый пес, - твердила Беатриче, опорожняя ночной горшок отца. Она обмотала тряпкой средний палец: тот плохо заживал, а ноготь отвалился. Беатриче боялась стать некрасивой. Она плакала от досады и харкала в блюда, утешая себя тем, что с каждым днем конец дона Франческо все ближе. Но это напоминало григорианский календарь: все люди спешили навстречу смерти, поэтому каждый прошедший день подталкивал к последней бездне и саму Беатриче. На фреске подстерегала веселая, белая как мел Смерть: «Vertio sicut fur, beatus qui vigilat» . Оставалось только молиться.