Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

Никогда в жизни аббат Пиро не молился так рьяно. Он непременно спасет душу грешницы с именем раскаявшейся евангельской героини, прижмет к груди и вернет в стадо заблудшую овцу, а потом когда-нибудь напишет трогательную историю ее обращения. Он выдавал желаемое за действительное, подчинял реальность своим фантазиям, смешивал в молитвах Мари-Мадлен де Бренвилье и святую Марию Магдалину.

После обедни аббат вновь отправился в тюрьму, но задержался у консьержа. Выпив немного вина перед возвращением в башню, он встретил книготорговца из Пале-Рояля господина де Санси - маленького человечка, почти лилипута, который вечно суетился и всюду поспевал.

— Все кончено! - воскликнул тот, помахав перед носом Пиро своими лягушачьими лапками. — Не позднее, чем завтра, мадам де Бренвилье вынесут судебный приговор. И мне известно из надежного источника, что она уже знает о собственной участи.

— Приговор? - спросил Пиро, и в горле у него пересохло.

— Маркизу приговорят к обычной и чрезвычайной пыткам, к публичному покаянию перед вратами собора Парижской Богоматери, а затем ее босиком, с веревкой на шее и горящим факелом в руке, отведут на Грев скую площадь, отрубят ей голову, тело сожгут, а прах развеют по ветру...

Господин де Санси опустил лапки, печально скривился и, словно подхваченный вихрем, вмиг исчез.

Эдмон Пиро рухнул на табуретку. Перед глазами все закружилось. Волосы встали дыбом. При мысли о казни, на которой он будет присутствовать, его существо охватил ужас. «Не выносил вида крови и не решался смотреть, как мне делали кровопускание. Я даже упал в обморок, когда при мне перевязывали рану, и с тех пор боялся вновь стать свидетелем этой процедуры...» Оставляя на носу соленые следы до самого его кончика, слезы с негромким глухим стуком капали на шляпу, которую Пиро прижимал к животу. Дело в том, что он вырос в Бордо, а любящим никогда не изменяет воображение, и потому священник вдруг решил утешить смертницу вином, купил пару бутылок и положил их в черную корзину.

Как только огласили приговор, Мари-Мадлен наконец почувствовала облегчение, избавление, свободу. «Все кончено, - твердила она, как встарь, когда подсыпала отцу яд. - Все кончено». И только при мысли о пытках переворачивалось все нутро.

«Ума не приложу, - когда-то сказал Дрё, — как этому негодяю удалось обтяпать дельце. Ладно уж столовое серебро, но перстень... Ну ничего, под пыткой расколется, как миленький».

Она еще тогда спросила отца, что такое «пытка», и он объяснил. Мари-Мадлен до сих пор помнила. Ее взгляд упал на единственную оставшуюся драгоценность: когда-то закопанное вместе с серебряными ложками колечко с рубином.

Вошел аббат Пиро с черной корзиной.

— Сударь, - сказала Мари-Мадлен, — доныне я запиралась, но теперь готова сознаться в своем преступлении перед судьями. Я полагала, что его можно скрыть, льстила себя надеждой, что меня ни в чем не уличат, не признавала себя виновной и считала, что не следует брать ответственность на себя... Умоляю вас, сударь, принесите мои извинения господину первому председателю. Сходите к нему после моей смерти и скажите, что я прошу прощения у него и у всех судей за собственную дерзость: мне казалось, что это будет способствовать моей защите, и я никогда не думала, что найдется достаточно доказательств для вынесения приговора без моего признания...

Эти слова подсказало ей не раскаяние в содеянном, а, скорее, учтивость знатной дамы, врожденная вежливость.

В два часа пополудни, проливая горючие слезы, Дюбю накрыла на стол, и в камеру принесли обед: вареные яйца в бульоне и полный горшок капусты. Мари-Мадлен поела совсем немного, но зато выпила вина и затем непрерывно пила его маленькими глотками до следующего дня, когда за нею пришли. Пиро тоже пообедал, и арестантка настояла, чтобы охранники и Дюбю разделили с ними трапезу.

— Сударь, я обедаю с вами в последний раз. Бедняжка Дюбю, скоро ты от меня избавишься. Я доставила тебе столько хлопот, но потерпи еще чуть-чуть, и все закончится. Завтра ты сможешь съездить в Дране. Тебе хватит времени. К семи или восьми часам ты освободишься: не думаю, что у тебя достанет сил смотреть на мою казнь.

Все это она говорила хладнокровно, без всякого позерства. Время от времени убеждала Пиро поесть и бранила консьержа за то, что положил капусту прямо в горшок. Мари-Мадлен смущенно извинилась за отсутствие ножа, а затем попросила у Пиро разрешения выпить за его здоровье. Растроганный аббат решил отплатить ей тем же, хотя это был полнейший абсурд, учитывая ее положение. Но обоим хотелось подбодрить друг друга, не теряя при этом достоинства.