Лариса Райт - Исповедь старого дома

— Что это? — Мать начала срывать бумагу, одновременно разглядывая дочь и не уставая восхищаться: — Нука, ты просто как новенькая! А почему руки-ноги закрыты? Сейчас же тепло. Остались следы, да? Ну, это ничего. Главное — лицо, правда? В театре вообще ничего не заметят и обнажаться заставить не смогут. Даже выгодно, да?

Бумага наконец поддалась, и актриса резко побледнела, взглянула на дочь вызывающе:

— Ты его видела, да?

Анна тяжело кивнула.

— И что он сказал тебе?

— Все…

Алевтина Андреевна шагнула к дочери и произнесла с вызовом:

— Между прочим, мы вернули тебя к нормальной жизни. Могла бы хоть спасибо сказать.

— Спасибо? — усмехнулась Анна. — А за что? За то, что убили моего отца?

Она развернулась, чтобы уйти, но в то же мгновение услышала за спиной звук падающего тела.

С великой актрисой Панкратовой случилось практически то же самое, что и с ее первым мужем: тяжелый инсульт, паралич и полная потеря речи. С одной только разницей: она выжила.

Когда через полтора месяца к ней вернулась речь, первыми ее словами были:

— Долг платежом красен.

Медсестра, сидевшая в палате, решила, что актриса говорит о дочери. Мать помогла ей обрести былую красоту, а теперь дочь не отходит от постели матери. Но если бы Анна слышала это, она смогла бы объяснить, что актриса Панкратова имела в виду исклю-чительно себя и свои личные неоплаченные долги.

О своем дочернем долге Анна, впрочем, тоже не забывала. Напротив, думала о нем все те полтора месяца, что мать не могла говорить. Слухи о возвращении Кедровой быстро распространились по столице. Анне звонили с предложениями и приглашениями, она отговаривалась занятостью в больнице, и тогда у нее интересовались здоровьем матери, а на следующий день в газетах появлялись статьи, цитировавшие ее слова. Анна понимала, что, оставь она мать в столичной больнице или в санатории, или даже в собственной квартире при сиделке, нежданных визитов прессы избежать не удастся. Не так давно мать не позволила ни одному прощелыге сфотографировать Анну в жалком виде, теперь пришла пора дочери отплатить матери тем же.

— Долг платежом красен, — без конца повторяла Анна.

Она сознавала одно: укрыть мать в надежном месте, поручив о ней заботу кому-то другому, — дело ненадежное, всегда найдутся зоркие глаза, большие уши и длинный язык. Только она могла спасти великую актрису от того, что та считала унижением. Они должны были уехать вместе, только так можно было исчезнуть из поля зрения прессы и через какое-то время перестать быть лакомым кусочком для репортеров.

Приняв решение, Анна воспользовалась предложением свекрови и уже через несколько дней после того, как к матери вернулась способность говорить, ехала на встречу с человеком, который без всяких расспросов отдал ей ключи от дома и все велел «кланяться его Леночке». Анна снова позвонила свекрови, чтобы передать приветы.

— Я уезжаю. Знаю, что вы никому не расскажете.

— Не расскажу.

— Спасибо.

— Мне-то за что? Благодари отца Федора.

Отец Федор умер во сне через несколько дней после их последнего разговора. Когда Михаил примчался в больницу, медсестра с соболезнованиями вручила ему записку и сказала:

— Как чувствовал вчера вечером, все сокрушался: «Он, — говорит, — предо мной исповедался, а я перед ним не успел». Это он о вас, да?

— Наверное.

— Вы записку-то почитайте. Она ему с таким трудом далась.

На бумаге еле заметными буквами было нацарапано всего три слова буфет, конверт, дом.

Уладив в больнице формальности, Михаил кинулся обратно в домик при церкви. Там вместо того, чтобы начать складывать вещи (понятно же, что пришлют нового батюшку и обман раскроется, да и возвращаться в Москву давно пора), распахнул дверцы старого буфета, где когда-то искал паспорт священника и который так и не открывал с тех пор.

Первым в руки выпал фотоальбом, а из него — прядь темных младенческих волос. Михаил распахнул последнюю страницу альбома, откуда постоянно вылезала эта прядка, и прочел выцветшую от времени надпись «Мишенька». Он, конечно, не узнал, но почувствовал: это его волосы!

Бегло просмотрел альбом еще раз, не найдя больше ничего примечательного: фотографии студенческих компаний, где мелькала то молодая мать, то юный отец Федор, то оба вместе. «Конверт, — повторял Михаил. — Конверт». Тетради, блокноты, какие-то старые книги, даже сломанный будильник уже валялись на полу перед буфетом бесформенной кучей, когда Михаил, наконец, вытащил с полки пакет, наполненный письмами.