Лариса Райт - Жила-была одна семья

А на поверхности? Что ж, на поверхности для всех открыто ее умение передавать эмоции и чувства одной деталью, создавать образ из ничего, находить изюминку, с помощью которой можно угадать в пластике, керамике, тряпке или фарфоре живую струну. А сейчас эту ее особенность проглядели, оставили без внимания. И кто? Именно тот, кому она хотела позволить плавать в глубине.

— По-моему, в этих моделях нет ничего особенного, — наконец пробормотала она. — Подобные есть в активе каждого кукольника, — она пожала плечами, выражая свое недоумение его выбором.

— Куклы, может быть, и есть. Я об этом не имею ни малейшего понятия. Но у всех ли в активе имеется это? — он снова пробежал указательным пальцем по снимкам, и тут она поняла, что вовсе не ее работы его впечатлили. Он показывал на карточки, где за стеклянными витринами можно было отчетливо разглядеть названия городов.

Саша присмотрелась и увидела: «Нью-Йорк 2002», «Мадрид 2004», «Токио 2005», «Лондон 2008» — надписи на баннерах, растянутых в залах международных художественных выставок, в которых ее приглашали принять участие. Саша не знала, как отреагировать. С одной стороны, он заметил и явно оценил коммерческий успех предприятия. Но с другой — о такой ли оценке она мечтала?

— Я хотела узнать, что ты думаешь о куклах? — спросила она с некоторой надеждой. И на этот раз ответ превзошел самые смелые ожидания:

— Я думаю, почему ты не делаешь мужчин? Они недостойны руки мастера? Неинтересны? Безлики? У них нет чувств и эмоций?

«Вот это верно. Но, пожалуй, дело не безнадежно. Я бы, может, сделала твою куклу…»

— Почему ты боишься? Ты же умеешь и характер передавать, и чувство, и настроение. Вот эти, например: «Радость», «Печаль», «Любовь». Думаешь, это потому, что это существительные женского рода? Я не согласен!

«Да, вот такой же горящий взгляд, брови, сведенные к переносице. Жаль, будет трудно изобразить у куклы раздувающиеся ноздри. Хотя, чем черт не шутит, — можно попробовать. Да, если приподнять кончик и края вверх, то может получиться похоже. А еще…»

— А у мужчин что, разве мало примеров страсти? А Ромео? Дориан Грей? Старик Домби? А Гобсек? А Филипп Кэри, в конце концов? Ну а если…

«…еще надо обязательно сконцентрировать внимание на руках. Ты так размахиваешь ими, так аргументируешь, что, кажется, они могли бы заменить тебе язык. Но какой характерный жест может передать эту особенность в неподвижной кукле? Может, сделать их несуразно длинными? Нет, это уже будет походить на карикатуру. Я не хочу делать карикатуру. Я хочу…»

— …если литературные герои тебя не устраивают, так и в жизни примеров хоть отбавляй: Шопен — любовь, Грибоедов — благородство, Гагарин — бесстрашие и еще…

«…хочу сделать мужчину. Только не так, как в известной песне: «Я его слепила из того, что было», а аккуратно, не спеша, обдумывая каждый шаг, взвешивая каждую деталь».

— …еще целая куча примеров. Так почему ты не делаешь мужчин?

— Я, наверное, просто не доросла, — попробовала отшутиться Саша. «Пожалуй, хватит с него на сегодня драм. Если вылить еще одну сопливую историю, он просто сбежит, и даже я не смогу сказать, что не понимаю этого поступка».

Он усмехнулся, взглянул недоверчиво, покачал головой, чтобы не осталось никаких сомнений: он не принял ее объяснений, но настаивать не стал, спросил только:

— А дорастешь?

Она могла бы ответить что-нибудь невразумительное. Нечто вроде «может быть», «хотелось бы» или «наверняка», но в эту секунду почему-то не чувствовала ни малейшего колебания, ни единого сомнения, а потому и ответила с резким, утвердительным кивком:

— Определенно.

Если бы кто-то еще вчера сказал ей, что она в обозримом будущем станет делать куклу-мальчика, она не поверила бы. Теперь же ей казалось, что мир наконец перевернулся в правильном направлении, снова встал с головы на ноги и все страхи, все предрассудки, все предубеждения если и не остались в прошлом, то уже пошатнулись, померкли, начали растворяться во взгляде этого мужчины, в его голосе, в его руках, тепло которых она до сих пор ощущала на себе с того момента, как он прижал ее к себе в темном, грязном подъезде, всего лишь укрывая от шайки стамбульских уличных хулиганов, а ей казалось, что от всех мыслимых и немыслимых невзгод.

Они сидели за столиком в ресторанчике на набережной Стамбула (все же взяли такси, чтобы уехать из этого района). Она — абсолютный консерватор, предпочитающий один и тот же классический стиль в одежде, одни и те же рестораны, в которых заказываются одни и те же блюда, одни и те же города, одно и то же общество, — сидела в бриджах и майке в первом попавшемся кафе в незнакомом городе с незнакомым мужчиной и чувствовала себя абсолютно защищенной и одновременно, как никогда, уязвимой.