Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)

– Эх, ты! – сказала Лёля. – Разве так уходят к любимой женщине?

– Извини, – сказал Шувалов, сидя на корточках и запихивая всё обратно.

Он был образованный человек и понял, что это значит по Фрейду. Раз он оставил ей сумку – значит, на самом деле он все-таки хочет уйти к ней.

Ну, хорошо. Ну, допустим. А потом она будет ходить по дому в старых колготках и с голым верхом, в одном пуховом платке без лифчика – сексапил номер сорок восемь! – гасить окурок в яблочный огрызок, и требовать, и подхамливать, и слишком громко смеяться.

« Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем », – подумал начитанный Шувалов.

– Не злись, – сказала Лёля. – Приходи вечером. Но не раньше девяти.

– Да, да, конечно, – неопределенно сказал он. – Пока, до встречи.

Подхватил сумку и побежал к выходу.

Слава богу, тут же подошел трамвай.

Жена сказала, что сегодня придет домой рано. Самое позднее в три.

Надо было успеть разложить всё по местам до ее прихода.

Сначала все было хорошо.

Они обменялись эсэмэсками, уточняя час встречи, потом Наташа написала, что опаздывает и пусть Дима не ждет ее у метро.

Хотя она всегда настаивала, чтоб он ее встречал и чтоб обязательно на машине, хотя идти от метро было десять минут. Она быстро садилась в машину, прикрывая лицо – капюшоном дубленки, воротником плаща или зонтиком.

А вот теперь решила прийти сама. Пешим ходом.

Была зима. Дима помог ей снять сапоги, поцеловал коленки, и они, как это всегда у них бывало, сразу бросились в постель. Кофе и разговоры – потом.

Потом Дима встал, пошел на кухню, зажег огонь под заранее заряженной кофеваркой, сел на табурет и стал дожидаться бульканья и хлюпанья готового кофе. Обычно на это уходило минут пять. А Наташа тем временем успевала сбегать в душ.

Но на этот раз он не услышал, как щелкает задвижка и шипит душ – о, привычная за годы череда звуков! – а напротив, услышал звук новый и тревожный. Как будто кофе готовится не здесь, а там, за стеной.

Он встал, прошел в комнату.

Наташа сидела на кровати, согнувшись и уткнув лицо в край одеяла, и горько плакала. У нее дрожали плечи, она всхлипывала, старалась унять слезы, но у нее не получалось, она рыдала всё сильнее.

Дима сам чуть не заплакал. Он очень любил Наташу.

– Что с тобой? – он бросился к ней, обнял, прижал ее мокрое лицо к своей груди, стал целовать ее макушку, затылок. – Скажи, что? Не молчи!

Наташа всхлипнула и подняла голову.

– Что? – еще раз спросил Дима. – Милая, родная, что?

– Он мне изменил, – сказала Наташа. – С этой сучкой Полянской. Сам признался сегодня утром. У них, оказывается, давно… – и снова залилась слезами.

– Кто?

– Кто, кто. А то ты сам не понял, кто! – сказала она. – Вот так живешь, а потом вся жизнь пополам.

– Муж, что ли? – Дима разжал объятия.

– Да, – снова заплакала Наташа. – Дерьмо такое. Да что бы он без меня делал? Да кем бы он стал? Тьфу!

– Погоди, – сказал Дима. – А вот ты меня любишь?

– Конечно, – сказала она. – Очень.

– Погоди, – снова сказал Дима. – А как ты думаешь, ты у меня одна? Ты думаешь, что у тебя муж и я, а у меня – только ты?

– Да брось ты, – сквозь слезы засмеялась Наташа. – Я же знаю, что ты бабник.

– Погоди, – опять сказал Дима. – Кофе готов. Принести?

– Давай, – сказала Наташа.

У нее почти высохли слезы.

– Ничего, – сказала она, выпив кофе и съев квадратик шоколада. – Но я терпеть не стану. Не прощу. Слово даю.

– Уйдешь от него ко мне? – спросил Дима.

– Не бойся, – сказала Наташа и засмеялась.

– Я не боюсь. Переезжай.

– Ладно, буду иметь в виду, – сказала она. – Хотя вряд ли.

– А ты его любишь?

– Ненавижу, – сказала она. – Как Россию. Я ненавижу свою сраную родину, но больше нигде жить не могу, не хочу и не буду. А ты… – она задумалась.

– Занзибар? – спросил Дима.

– За что я тебя люблю, что ты очень умный, – сказала она и поцеловала его.

Они обнялись и снова легли в постель.

Это было самое начало 1980-х.

Я сидел в кабинете завлита одного московского театра.

Он говорил мне:

– Напишите нам пьесу! Мы задыхаемся без новых пьес! Нам нечего ставить! Сплошная классика по пятому кругу. И какие-нибудь «Сталевары» или «Забойщики». Напишите! Кто, если не вы?

– А как же Арбузов, Розов, Володин? – польщенно отбивался я.