Валерий Пудов - Приключения Трупа

— Остальные святые говорят, и невпопад. А отцы отцов — молодцы и без слов! Молчальники от людей в шалаш бегут, а наш отчаянный чудодей — тут!

Но предупредили о стиле:

— Отец для всех — не истец вех. Ему не след — разряды, не под стать — чин. И потому надо дать обет и почитать — без причин.

И оттого нарисовали его в овале и назвали и прародителем, и пророком, и святителем, и его соратником, и истоком, и пахарем, и привратником веры, и страдальцем, и скитальцем, и знахарем-целителем от скверны и химеры, а назвали и — до рассвета основали структуры, проголосовали за суровые процедуры, раздали членские билеты и набросали для секты образцовые вселенские проекты.

Избегая смрада от носителя услады, упаковали прародителя в стеклянную коробку, стесали на сваях деревянную трибуну над ней, даровали своему учителю мавзолей, протоптали к нему тропку и в ожидании кануна епифании без лени встали на колени.

К утру поклонники покойника парализовали магистрали и подобру, без помпы и затей, умело собрали у тела толпы людей.

Не день и не два завлекали народ вперед под сень новой веры — качали права, как в столовой пенсионеры: за безраздельную поддержку основ нацепляли самодельные медали, за насмешку поступали по-другому — отдавали еретиков постовому, чем мастерски укрепляли дружбу, и создавали тем — пастырскую службу!

Способности выжимали из идеала, как подробности — из телесериала.

Первой задачей и верной удачей учения стало жертвоприношение: получение капитала с населения.

Одной рукой старушки намечали скрижали анахорета, другой — подставляли кружки под монеты. Объясняли:

— Это — на оформление пульта по отправлению культа.

Брали с людей и за подход к площади, и за вход в мавзолей (пропускали и без очереди, в стороне, но взимали вдвойне), и за лицезрение, и за восхваление, и за моление о сущем, и за светопредставление в грядущем, а на стене мрачного прозрачного храма написали прямо: «Сбор — на собор, лечебную палату и потребную зарплату лучшим друзьям — носителям идей прародителя!».

И устно добавляли грустно:

— А худшим — срам и репей в дых. Бей их!

Другим угодным вероучению делом стало принародное исцеление святым телом.

У фалла потакали почестям, старухам и стонам, но с творческим нюхом внимали и пророческим слухам и определенно подтверждали, что при встрече умерщвлённый не калечит, а лечит — законам вопреки — зловонным духом и наклоном руки.

И отовсюду на причал доставляли материал для большого чуда — и больных жильцов, и родных мертвецов клали гуртом у святого трупа, давали за трудодни и вопрошали:

— Осени!

А потом заверяли, что они, бездыханные, скакали, как ступа при замесе, кричали, окаянные, что прибавляли в весе, что безысходному мир интересен, как пир голодному, но в конце всегда усмиряли прыть и признавали, что в мертвеце — ни труда, ни печали, и жить — не надо, а гнить — отрада, что у отца отцов и гнильца — кров.

Потому, старательно рассуждали толкователи, и остальные принесенные к нему — больные и увечные — не выживали, а — просветленные — умирали: навечно отбывали из юдоли неволи и боли в бесконечные дали и совсем обретали у чужого и потерянного мертвеца и свой покой, и застолье не хуже, чем ужин у родного и проверенного отца.

В доказательство волшебных целебных дел святого приближенные его давали слово, что от своего сиятельства вознесенный и сам молодел не по дням, а по часам.

Противники анахорета отвечали на это, как циники, без прикрас, что он — подменен, и не раз.

Но тщедушные наветы на живых едва ли вызывали у них благодушные ответы. Наоборот, постовой брал клеветников за края воротников и, не тая их нечистот, под боевой шквал аплодисментов изымал чужих агентов из очереди на мостовой и отправлял с площади домой.

Зато удивительно, что под личиной святого покойника мало кто узнавал шального генерала и полковника.

Причиной такой поразительной слепоты служила и новая сила его красоты, и волшебство руки, и торжество суеты, и бедовая пучина реки.

Известный нелестной телесной охотой Труп, по мнению местных групп населения, бывал туп и груб, но чудесным взлетом на пик сменил лик, угодил на пьедестал и стал люб и мил, как идеал.

Даже продажные крали признавали, что чистота идеи — не дым, а закон: иным она и с расстояния стократ сильнее вина и состояния.

— И неспроста, — указали крали, — он взят верующими к своим для любования, а следующими за ним пришли удрученные ученые — короли познания!