Флора Шрайбер - Сивилла

// — ФИЛАДЕЛЬФИЯ — //

// — ВТОРНИК, 7 ЯНВАРЯ 1958 ГОДА — //

«Оплатить счет. Выписаться. Выписаться, когда я не регистрировалась? И как я попала сюда без багажа?»

//- МЕТЕЛЬ, ВИДИМО, ПРОДЛИТСЯ ВСЮ НОЧЬ — //

«Всю ночь?»

Лучше остаться. Скомкав газету, Сивилла бросила ее в разукрашенную металлическую корзину для мусора и подошла к столу, чтобы позвонить в бюро обслуживания. Она заказала гороховый суп-пюре и стакан горячего молока. Ожидая, пока принесут еду, она решила позвонить доктору Уилбур. Слишком долго. Слишком долго она ждала, чтобы добраться до доктора.

Сивилла подняла трубку и начала диктовать телефонистке отеля номер доктора Уилбур. Внезапно ее внимание отвлекло нечто лежащее на комоде. Недоверчиво уставившись на этот предмет, она резко бросила трубку. Это была ее папка на молнии.

Рядом лежали ее перчатки, которые очень пригодились бы в метель, и красный шарф, что был надет на ней, когда она ждала лифта в Колумбийском университете.

Вся дрожа, Сивилла подошла к комоду и судорожно схватила папку. Расстегнув молнию, она обнаружила там те же самые записи по химии, которые она собрала со стола пять дней назад в лаборатории.

Кроме того, на углу комода лежало то, чего она сразу не заметила: чек на пижаму, приобретенную в местном магазине. Магазин этот находился далековато от «Бродвуда», но на метро можно было доехать от двери до двери. Пижама обошлась ей в шесть долларов девяносто восемь центов. Интересно, эти шесть девяносто восемь входят в ту сумму, на которую стал легче ее кошелек?

Пижама! Где же она? Сивилла осмотрела комод и шкафы — никакой пижамы.

Она обследовала ванную и сначала ничего не увидела, но потом на крючке за дверью нашла пижаму, висящую как акт обвинения.

Пижама была помятой, в ней спали. Неужели это она в ней спала? Яркая, крикливая пижама в оранжевую и зеленую полоску. Не ее стиль. Сивилла всегда выбирала спокойные тона, обычно различные оттенки синего. Пижаму, которую она обнаружила здесь, мог бы выбрать ребенок.

Сивилла вернулась в комнату. Колени у нее подгибались. Упреки, которые она адресовала самой себе, выяснив, что потеряла эти дни, внезапно усилились после того, как на комоде были обнаружены эти предметы. Папка таращилась на нее, красный шарф угрожал ей, а перчатки указывали на нее, как будто могли передвигаться сами собой.

Затем внимание Сивиллы привлек не замеченный ранее предмет, лежащий на прикроватном столике: карандашный рисунок с изображением одинокой женской фигуры возле обрыва, на фоне нависающей над ней горы, угрожающей раздавить ее, делающей ее крошечной. Рисунок был набросан на почтовой бумаге, принадлежащей отелю. Нарисованный в этой комнате, он, очевидно, был оставлен человеком, который это изображение создал. Кем?

Раздался стук в дверь, вошел официант и поставил на стол поднос с супом и молоком, которые она заказала.

— Не слишком-то вы сегодня проголодались, — сказал стройный гибкий официант.

Это звучало так, словно он сравнивал теперешний заказ с какими-то предыдущими заказами. Говорил он мягко, покровительственно, как будто хорошо знал Сивиллу. Однако она знала, что никогда не видела его прежде. Официант вышел.

Глядя на еду на подносе, Сивилла ощутила панику иного свойства, чем та, которую она испытала среди массивных неприглядных зданий в районе складов. Официант. Женщина-регистратор с пышным бюстом. Пижама. Карандашный рисунок женской фигурки возле обрыва. Все это было осмысленно — ужасно осмысленно. Паника, которую она испытала в районе складов из-за непонимания происходящего, была вытеснена паникой частичного понимания у газетного киоска. А теперь пытка частичного понимания утонула в бесконечно более сильном ужасе точного знания. Пижама и карандашный рисунок не оставляли сомнений.

Сивилла торопливо выпила молоко, отставила в сторону суп, поспешно надела туфли, все еще мокрое пальто, шарф и перчатки. Пижаму и квитанцию на нее она затолкала в папку. Она собиралась провести здесь ночь, но неожиданно, вопреки тому, что она знала о продолжающейся метели и о возможной в связи с этим задержке поездов, ее охватило чувство, что она должна вернуться в Нью-Йорк, чтобы избежать риска, который мог подстерегать ее здесь.

Сивилла Изабел Дорсетт поняла, что ей обязательно нужно вернуться в Нью-Йорк, пока она остается самой собой.

Поезда. Эти ночные драконы завораживали Сивиллу, пугали ее, вводили в состояние транса. В прошлом они обычно значили побег. Этот поезд, однако, увозил ее не от себя, а к себе. И она знала, что ей нужно вернуться в Нью-Йорк не из-за лабораторной по химии и не из-за других занятий, а из-за доктора Уилбур.