Флора Шрайбер - Сивилла

Сивилла помнила, как они приезжали сюда отдыхать. Как-то раз отец сказал, что они построят здесь летний домик и что, когда она подрастет, у нее здесь будет свой пони. А потом вдруг они просто приехали сюда. Домика никакого не построили, но все равно приехали. Папе и маме здесь не нравилось, а ей нравилось. Здесь было гораздо лучше, чем в большом доме.

Хорошо было идти вниз по холму с отцом и с Топом, который увязался за ними. Остановились они, добравшись до хранилища кукурузы и амбара на склоне холма. В амбаре были стойла, где они держали корову и лошадей. Иногда Сивилла приходила сюда с отцом, чтобы запрячь лошадей. Она была слишком мала, чтобы водрузить сбрую на место, но, встав на подставку для подойника, могла помочь отцу запрягать.

Приятно было вернуться к их дереву. Когда не шел снег, они почти каждый день приходили сюда пилить дрова. Сивилла хотела бы спилить все дерево, но отец сказал, что оно слишком огромное и им вдвоем опасно браться за это. Они только подпиливали какое-нибудь дерево, вынимали пилу, а потом мужчина, которого нанимал отец, подрубал дерево топором и валил его. Тогда они возвращались и опять начинали пилить.

Тут росло много деревьев — дубов и вязов. Красивых.

Они с отцом и Топом пришли к распаханному заснеженному полю, где их поджидал дуб.

— Папа, — сказала Сивилла, положив руку на ствол дерева, — оно нас все еще помнит.

— У тебя хорошее воображение, — заметил отец, улыбаясь и протягивая ей одну ручку поперечной пилы.

Вместе они сделали запил, и дерево начало поддаваться.

— Здесь так спокойно, Сивилла, — сказал ей отец.

Она понимала, что он старается забыть обо всем, что заботило его в последнее время, — про мать и про все остальное.

Солнце светило ярко. В солнечном свете их дом на холме был хорошо виден. Сивилла с отцом продолжали работать. Им ведь нужно много дров. Она заметила, что на поле ложатся тени.

— Мне нравятся тени, — сказала она.

Неожиданно что-то произошло. Она не поняла, что это, а просто почувствовала. И отец спросил ее нервно:

— Ты слышала громкий смех?

— Тут никого нет, — ответила она.

— Но ты слышала? — спросил он вновь.

— Я слышала, но не знаю, кто это, — ответила Сивилла, глядя на серебрящееся поле.

Смех повторился, пронзительный, высокий. Сивилла начала дрожать. Она узнала этот смех, но боялась признаться в этом. Этот смех она уже слышала много раз в Уиллоу-Корнерсе. Этот смех раздавался, когда ее ставили в угол. Ручка метлы толкала ее в спину. Ее пихал женский ботинок. Мочалка для мытья посуды сдавливала ей горло. Ее привязывали к ножке пианино, на котором играла какая-то женщина. В нее засовывали какие-то вещи с острыми краями, которые ранили ее. И холодная вода. Ее заставляли держать в себе эту воду. Боль, холод. Всякий следующий раз было еще хуже, чем прежде, и всегда боль сопровождалась этим смехом. Когда ее засовывали в сундук на чердаке, она слышала этот смех. Он снова раздавался, когда ее засунули в мучной ларь и она едва не задохнулась.

Смех замер и больше не раздавался. Но этот острый пронзительный звук, прилетевший с мартовским ветром, унес с собой спокойствие дня, его тишину и радость.

Сивилла взглянула наверх. Мать стояла на вершине холма перед домом, возле санок. Как же это, ведь совсем недавно она была как камень! Сначала мать не двигалась; потом Сивилла увидела, как она оседает на санки. С задранными коленями, поставив ступни ног на рулевую планку, она оттолкнулась от снега голыми руками. Санки рванулись вниз по холму, набирая скорость и резко сворачивая влево, прямо к борозде на заснеженной пашне.

Сивилла остолбенела, потрясенная, испуганная. Потом она пробормотала:

— Она попадет в борозду. Она попадет в борозду!

Отец, стоявший спиной к холму, мгновенно повернулся в том направлении, куда был прикован взгляд Сивиллы, и за кричал, рванувшись вперед:

— Не надо, Хэтти, не надо! Остановись!

Сама Сивилла никуда не побежала. Этот смех заставил ее сердце замереть, и все ее тело застыло. Ей хотелось бежать не к холму, а прочь от него, но она вообще не могла двинуться с места. Не могла даже шевельнуться. Она знала, что после этого знакомого смеха наверняка последует какая-то ужас ная опасность. Может быть, возвратилась та мать, какой она была в Уиллоу-Корнерсе?

Отец был уже довольно далеко, но Сивилла слышала, как он выкрикивает: «Хэтти, Хэтти, я иду!» Сивилла продолжала стоять на том же месте, слушая собственное дыхание. Ее мать опять была рядом и угрожала ей. Ее мать походила на дракона, о котором она слышала в церкви, на огнедышащего дракона.