Катя Гордон - Конченые

Скворцов открывает мне дверь в одних трусах.

– Скворцов, дай ключи от машины.

– Она же не ездит.

– Я в курсе, Скворцов.

Скворцов исчезает в комнате. Я разглядываю обувь в прихожей. Узнаю ботинки Бардиной.

– Вот – говорит Скворцов и протягивает ключи.

– Привет Бардиной, – говорю я и ухожу.

Я сижу в машине. Уже темно. Мимо ходят люди. Вот идет бабка, тащит вниз головой знакомый плакат. Парень и девушка весело ныряют в подъезд. Я поднимаю ворот свитера – устраиваюсь поудобнее. Родители тащат за руки ребенка, который висит посередине как маленькая обезьяна. Неужели там – в этих маленьких кухнях с громкими холодильниками и капающими кранами – идет жизнь? Надо спать. Спокойной вам ночи, приятного сна…Уже в полусне я вижу Екатерину Николаевну перед лобовым стеклом, которая машет мне рукой.

Светло. Я еду за рулем на скворцовской машине.

– Куда мы едем? – спрашиваю я и поворачиваю голову назад.

Сзади сидят Скворцов с Бардиной:

– На Красную площадь.

– А зачем? – спрашиваю и продолжаю рулить.

Вот уже сзади сидит Урюкова, Лукьянов, Медведев и Никита:

– Хоронить Ленина – отвечают они.

Теперь я вижу на соседнем сидении Екатерину Николаевну.

– Здравствуйте… – говорю я.

– Здравствуй Оленька, здравствуй – отвечает она, не открывая рта.

Мы вышли на улицу. Светло и тихо. Звуки наших шагов и ток в проводах выше. Мы стоим у подъезда и глядим в пустой город.

– Где люди? – безразлично спрашивает Бардина и затягивается.

– Сдохли… – спокойно отвечает Арсентьев.

– Мне страшно – спокойно говорит Лукьянов.

– А Симпсонов теперь не будут показывать? – говорит кто-то.

Мы идем. На рекламном щите – порванная морда знакомого депутата.

– Сколько теперь свободных квартир… – думаю я.

– А куда мы идем? – спрашивает Медведев.

– Мы всегда идем за бухлом, – напоминает Скворцов.

Я оборачиваюсь. Урюкова стоит позади нас, в самом центре Красной площади.

– Урюкова! – мой голос раздается глухо.

– Урюкова не отвечает.

А потом мы отколупываем камни с Красной площади. Они даются с трудом, но это только злит нас. Куранты не бьют. Мы докапываемся до земли, глинистой и тугой как брюхо беременной тетки. Урюкова несет Ленина, как младенца. Он почти невесом, он – полый и давно мертвый. Он перегибается в ее руках и утыкается лицом ей в грудь. Его рубашка и брюки оказываются бутафорией, и мы видим его голую рыхлую попу и спину.

Мы кладем его в яму.

– А правда, что он совсем пустой внутри? – интересуется Арсентьев.

– Можно посмотреть… – предлагает Никита.

И мы отдираем от него приклеенный муляж рубашки. Рубашка отдирается с кусочками крашеной кожи. Со стороны сердца мы находим отверстие.

– Аккуратно! – говорит Арсентьев, когда Скворцов залазит в него рукой.

Скворцов достает оттуда октябрятскую звездочку и цветные стекляшки, прыгалки и видеокассету с порнухой. Мы находим там резиночку и мел, сандалии с отрезанными мысками. Из сердца Ленина мы достаем букварь с гимном СССР на обложке и заколки для чужих волос. Крестик и фото Майкла Джексона… Мы сидим на Красной площади – разглядываем знакомый хлам.

Теперь мы пихаем его обратно в Ленина. Мы забрасываем Ленина землей и камнями. Мы прыгаем на нем, чтобы он лучше утрамбовался, и на площади не было бугра.

– Я пойду… – говорю я.

– Куда? – спрашивают они.

Я оглядываюсь по сторонам и понимаю: не – ку – да. Становится страшно, что мне придется провести всю жизнь с этими дураками. Я просыпаюсь.

Через лобовое стекло на меня смотрит Скворцов. Я открываю ему дверь.

– Тебе чего спать негде? – он садится на соседнее сидение.

– Скворцов, а сколько еще надо на головку блока?

– Много.

– Ну сколько?

– Точно не скажу. Ну штуку…

– У тебя с Бардиной любовь? – спрашиваю.

– Какая любовь, если бабок нет.

– Ты если хочешь, можешь ко мне зайти – у меня никого.

– Спасибо, Скворцов. Я к Урюковой зайду – она сегодня выписывается.

Урюковой зашили запястья. Врач взял иголку, нитку, и пока обколотая успокоительным и обезболивающим Урюкова сомнамбулически выдавала обрывки предложений о бессмысленности бытия, он штопал ей руки. Штопал и думал о том, на чем же ему лучше ехать домой (в метро – час пик, а в городе пробки). Урюкова говорила:

– Не нужна…боль…невозможно… не верю…страна… Пашкамудак…