Кристин Валла - Мускат

— Погоди, сама увидишь, — сказала она.

Вскоре хозяйка уснула в кресле, а Клара Йоргенсен все так и сидела с книжкой и все читала одну и ту же страницу.

Габриэль Анхелико и Клара Йоргенсен оба понимали, что действительность не надолго оставила их в покое. Случалось, что его мать отодвигала занавеску в гостиной, чтобы подсмотреть, как там секретничает ее сын с этой девушкой. Порой она оставляла окна открытыми, чтобы подслушать доносившиеся с террасы тихие голоса. Иногда сестра выходила к порогу и разглядывала со спины их затылки, думая, что они ее не замечают. Прохожие все ближе подбирались к сидящей парочке, прежде чем удалиться обходным путем; любопытство притягивало их к дому у реки, а девушка сидела там так давно, что они перестали смущаться. Ее уже обсуждали после мессы на каменных ступенях церкви Иглесиа де ла Сантиссима Тринидад, на треснутых мраморных скамейках парка, в очереди в булочной или за столиком, где по воскресеньям с утра шла игра в домино. Народ, населявший речной квартал, был черен, как ночь, тут селились потомки завезенных испанцами рабов, жившие своим замкнутым обществом в низеньких каменных домиках на грязных улочках. Сюда никогда не забредали приезжие, какие-нибудь туристы или студенты. Здесь нельзя было встретить постороннего человека, кроме нее одной. Сейчас все потихоньку начали к ней привыкать и чуть ли не вообразили уже, что она одна из них.

А потом начался дождь. Он хлынул, когда Клара Йоргенсен, как всегда, шла через мост, направляясь к дому у реки, а Габриэль Анхелико уже расположился в кресле под оливой в ожидании ее прихода. Первая капля дождя ударила в кончик его башмака, следующая попала ему в правую щеку. Сердце затрепетало в предсмертных судорогах, как зверек на последнем издыхании; он отлично понял, что это для него значит. До сих пор ему как-то не приходило в голову, что непогода положит конец их встречам, что, когда начнется сезон дождей, она уже не сможет с ним тут сидеть, так как ветви оливы отнюдь не были непроницаемы для дождя, а над крыльцом не было навеса. Однако он все равно остался сидеть и ждал ее, пока не услышал шаги на мокром песке и не увидел, как она тихо появилась рядом. Кресло уже намокло, но она, казалось, не обратила на это внимания. Он обернулся к ней с улыбкой, между тем как дождь все усиливался.

— У тебя лицо горит, — сказал он ей.

— Похоже, у меня температура, — ответила она. И все же она улыбалась, хотя по ее волосам и лицу стекали струйки воды.

— Мы не можем тут больше сидеть, — произнес наконец Габриэль Анхелико, начиная приподниматься.

В тот же миг на его руку опустилась ладонь Клары Йоргенсен. Ее горячие пальцы легли на его костлявую кисть, не прикрыв ее целиком. Габриэлю Анхелико показалось, что он сейчас сгорит дотла и умрет. Он не мог вымолвить ни слова, но это и не потребовалось. Потому что в этот миг на крыльцо вышла с зонтиком его бабушка.

— А ну-ка, ступайте в дом, — прикрикнула на них Флорентина Альба, — нечего тут сидеть и дразнить судьбу!

Клара Йоргенсен тихо встала и взглянула на старушку.

— Пойдем в дом, дорогая! — сказала бабушка.

Кинув быстрый взгляд на профессора, Клара Йоргенсен вложила свою руку в руку Флорентины Альбы и пошла за ней в дом. Габриэль Анхелико дернул шеей, со второго раза сглотнул вставший в горле комок и поплелся за ними, опустив плечи.

Анна Рисуэнья, не слушая никаких возражений, укутала Клару Йоргенсен в потертое шерстяное одеяло и напоила чаем из гренадиллы, от которого у девушки зашумело в голове. Они усадили ее на продавленный бархатный диван в гостиной, купленный, очевидно, еще в пятидесятые годы. Александра вытерла ей волосы и, попросив разрешения, принялась их расчесывать, между тем как Флорентина Альба пичкала ее виноградом, убеждая, что это гарантирует ощущение полного счастья. В этот вечер все семейство Габриэла Анхелико наконец-то сподобилось пообщаться с Кларой Йоргенсен. Словно допущенные до аудиенции с епископом, они под дождем потянулись в дом, чтобы обменяться с ней несколькими словами. Виктор Альба затопил камин, а грезившая о Париже тетушка вытащила из комода канделябры. К столу сварили суп из свиных губ, а толстый дядюшка Габриэля Анхелико принес бутылку самодельного виноградного бренди. Мустафа притащил с собой бутылку европейского красного вина, которое от жары прокисло и превратилось в уксус, оказавшись совершенно непригодным для питья. Тогда он сбегал домой и принес взамен бутылку самбуки; он поджег самбуку, предварительно кинув в бокал два-три зернышка кофе, и протянул его сеньорите Кларе. Она невольно засмеялась, видя, как хлопочут вокруг нее окружающие. И она отведала свиных губ, выпила рюмку самодельного бренди и бокал самбуки, а Габриэль Анхелико наблюдал на ней из кресла с окаменевшим лицом.