Кристин Валла - Мускат

Клара Йоргенсен нерешительно открыла дверь в маленький домик на пляже, который с этого дня должен был стать ее жилищем. Ей показалось, что самый воздух дома потянулся к ней прозрачными пальцами, чтобы заключить ее в объятия. Пол был сделан из грубо оструганных деревянных досок, стены обиты бамбуком, а окна казались давно не мытыми. Длинная деревянная скамья разделяла кухню и главную комнату, на одном ее конце стояла корзинка с фруктами, которые уже начали попахивать. Из мебели в комнате были неудобный деревянный диванчик и стеллаж, полки которого зияли пустотой. У окна стоял письменный стол — по-видимому, новый; в пыльной, сумрачной атмосфере он казался запущенным.

— Это для тебя, — объявил Уильям Пенн. — Чтобы тебе было, где заниматься наукой.

Заулыбавшись, она обернулась к капитану, который стоял у нее за спиной. Он ждал ее приезда вот уже несколько недель. И вот она здесь, разглядывает стол, который он приготовил ей в подарок. Наконец она, подхватив чемоданы, отправилась в спальню — и замерла на пороге, увидев широкую двуспальную кровать из мореного дерева.

— Это здесь я буду спать? — спросила она.

Он взглянул на нее:

— Если только ты не предпочитаешь спать в гамаке.

Робко улыбнувшись, она бросила взгляд на террасу, где под дуновением бриза покачивался гамак.

— Это самая большая кровать, какую я когда-либо видела, — сказала она и медленно подошла ближе.

— Которая сторона будет моя?

Он пожал плечами:

— Выбирай, какую хочешь.

Она присела на край и задумчиво провела ладонью по одеялу. Он подошел к ней и опустился на корточки у ее ног.

— Думаешь, тебе здесь понравится? — спросил он.

— Да, а почему бы мне могло не понравиться?

— Ну и как тебе это место?

— Место как место, не хуже других.

— Ты права.

Она вдруг загорелась желанием сейчас же распаковать вещи. Сидя на кровати, капитан наблюдал, как она ревностно раскладывает свое добро по ящикам и полкам в шкафу, словно устраиваться в незнакомом месте доставляло ей какое-то особенное наслаждение. На мгновение она напомнила ему девочку, играющую с подружками в кукольный домик; восторженный огонь, который светился в ее глазах, перекинулся к нему и зажег теплую искру в его сердце.

Клара Йоргенсен привезла с собой на Видабеллу пятнадцать романов и список испанских слов. Ей понадобилось три дня, прежде чем она стала одна выходить из дому. Городишко сперва показался ей малопривлекательным и полумертвым, в магазине ей приходилось на каждую мелочь тыкать пальцем из-за незнания нужных слов. Галдящие голоса на улице были для нее непонятны, и много недель она прожила, ни с кем не обменявшись ни словом. Не найдя чего-нибудь на полках супермаркета, она выбирала другую вещь, чтобы не прибегать к посторонней помощи, и, если ей случалось заблудиться, никогда ни у кого не спрашивала дорогу. Местные жители с любопытством поглядывали, как она, слишком тепло одетая, ходит по супермаркету с розовой корзинкой. Вскоре она сменила свою одежду на легкие платья и свободные юбки. Вначале у нее был бледный и болезненный вид, но скоро появился такой же золотистый загар, как у туристов с Флориды; каштановые волосы ее немного выгорели, и глаза стали как будто больше. Никто толком не знал, откуда она приехала и зачем поселилась на острове, все видели только, что она ненасытно глотает книги.

Санта-Анна был грязноватым, но уютным городком. Клара Йоргенсен еще успела застать во всей красе румяное цветение деревьев галлито, когда утренний ветерок с Карибского моря овевал свежестью потное от зноя лицо. Кроме маленькой гостиницы и ресторанчиков на пляже в городке была еще и китайская харчевня, которую держало семейство из Пекина, насчитывавшее двенадцать человек — представителей трех поколений. Рядом стояло ветхое казино, комическое подобие Тадж-Махала, закрытое с тех пор, как сменился губернатор. Самое посещаемое место городка находилось на углу перед баром «Рафаэль эль Гранде». Воскресенье было днем всеобщего пития, когда сюда после мессы прямиком устремлялись рабочие и служащие, рыбаки и торговцы заливать свои молитвы ромом с «колой». Даже церковь пришла в упадок и только вздыхала о своем былом величии, однако каждое воскресенье она была битком набита народом и вся кипела машущими веерами, руками, кладущими крестное знамение, и вымученными песнопениями. За церковью располагалась площадь, разумеется, как везде, имени Боливара, усеянная мусором и обсаженная деревьями, которые от вредителей были покрашены известкой. Непременный бюст освободителя страны был заляпан прочно въевшимися потеками птичьего помета, которые красовались на гордом челе генерала каким-то позорным пятном, похожим на кастовый знак.