Ирина Дудина - Предводитель маскаронов

Все шли с этими пластиковыми лёгкими фонариками, я не взяла фонарик и пользовалась чужим светом, как под гипнозом следуя за движущимися вперёд фиолетовыми унылыми кругами на дороге. Перешли мост с дырами и без перил, опасный широкий мост над быстрой громкой рекой внизу. Шли всё в гору и в гору, крутясь по русскому серпантину. На горе уже сверкал золотом богатырский шлем купола церкви, уже белели стены древние церкви, а в полукруглых окошечках прекрасно и сказочно теплился свет. Это был не тот депрессивный свет зарешёченного барака, от которого кровь стыла в жилах. Это был весёлый, эстетически радостный свет. Вошли в ворота монастыря, кругом были бревенчатые недостроенные сооружения. Я вспомнила, как наш экскурсовод рассказывала про батюшку этого храма, что вот 10 лет назад было много пожертвований, предприниматели в округе богатели и давали деньги на церковь, и батюшка, бывший физик ленинградский, он обрадовался, и задумал сделать большую гостиницу для паломников. Сам этот физик заболел раком, поехал умирать в деревню на родину, и вылечился сам по себе, и поверил в Бога, и стал священником православным, и ещё в сельской школе работал, и вот гостиницу мечтал построить. Но какие-то новые времена настали, русские предприниматели вокруг стали чахнуть, хиреть, процесс запустения и без того вымирающих бешеными темпами деревень опять обострился. Храм опять обеднел, начатая гостиница стоит без кровли, на неё денег нет. Я смотрела на пахнущие вкусно свежим бревном строения с недоделанными стенами, пустыми окнами и дверьми, и думала, что что-то тут не то, что батюшка не успел, что всё застопорилось. Может и не нужна была тут гостиница комфортная… И вот дорога под ногами пошла уже из каких-то крупных древних камней, но вот уже и двери храма оказались открытыми…

Храм оказался промороженным и сырым. Он был поделен на две части. Главная часть была заледеневшая и промозглая, и даже и лампады не горели под иконами, и от сводчатых потолков шла сырость. А вторая часть была приплюснута неприятными перекрытиями, старинные полукруглые окна были затянуты для тепла полиэтиленом, но тут было тепло, тут горели свечи всюду, лампы были включены, пахло протопленной дымной печью. Поразили две эстетики: красота нескольких старинных, почернелых, писанных маслом икон в изящных окладах, красота старых окон и убогость сегодняшнего дня. Этот потолок, я поняла, что это за потолок. Это были перекрытия 50-х годов послевоенных, наверное, завод послевоенный советский делал эти чуть сводчатые типовые балки, и ими крыли провалившиеся после войны потолки в общественных зданиях. В школе старой такой потолок был, потом в бане нашей были потолки такие. Мрачные, из очень прочного бетона, в котором очень трудно дырки сверлить, чтоб лампы вешать. Всюду бежала скучная вязь электропроводов разных времён, пол был застлан протёртым и кривым линолеумом. Разруха, всюду была видна недавно начавшаяся борьба с ней, борьба малых денег и малых сил.

Я вспомнила, что в полусне моём непристойном экскурсовод говорила о том, что храм уже тут работает с перестройки, а раньше была мерзость запустения, склады какие-то, а ещё раньше это историческое святое русское место, здесь городище было, древние стены древнего русского города, а сейчас — города давно нет, от стен — развалины, деревня неподалёку ещё теплится, а недавно, всего 4 года, здесь монахини открыли женский монастырь, их ещё тут мало очень, всего 6 женщин, и всё они возрождать здесь пытаются своими женскими монашьими руками.

То, что мы видели, да, это всё была слабость женских рук без мужчин. Это было непонятно, ведь ясно, что монахиням не всё может быть подвластно, что есть мужские столярные, плотничьи, строительные дела, и что этого здесь грустно не хватает… И ещё веяло бесхозяйственностью, судорогой, отсутствием художественного вкуса. На голых стенах, лишённых старых драгоценных икон, висели чуть ли не принтерные цветные картинки на чуть покоробленном картоне в дешёвых рамках. Они были украшены дешёвыми пластиковыми цветками, наштампованными лёгкими пластмассовыми орнаментами, которыми обыватели любят украшать свои бедные потолки. Под потолком на ткани, напоминая советские лозунги, висела надпись «Христос воскрес!». У иконостаса вела службу полная крупная монахиня в очках, похожая на женщину-профессора. Она скороговоркой, глотая звуки, с бытовой поспешной интонацией, быстро читала слова предпасхальной службы. Потом откуда-то взялась ещё одна монахиня, тоже крупная женщина с картофельным лицом и в очках. Дверь распахнулась, и вошло ещё две монахини помоложе. Одна была женщина лет тридцати, черноглазая, с мужскими чертами лица, красивая и стройная, резкая. Вторая оказалась рослая статная девушка лет 18, потрясающая красавица. Она тоже была в чёрной одежде и в чёрном с белым головном уборе, окаймлявшем овал её лица. Овал её лица был удивительным, это был ангельский овал. Лицо у девушки-монахини было хорошо сложено, всё в нём было словно вырезано тонким превосходным скульптором — и ангельский прямой носик, и огромные синие глаза, обрамлённые длинными ресницами, и твёрдые губы. Это была девушка, словно написанная русским художником конца 19 века. Она была вся в чёрном, похоже, что она уже приняла монашеский постриг, она уже пламенно отказалась от мирской жизни и вся как бы алела и горела любовью к радостям небесным. Все три новых монахини как бы были в состоянии спора и даже раздора по поводу каких-то деталей службы или хозяйства. Они встали за перегородку и стали тоже по очереди читать тексты службы по старым, желтым церковным книгам, заложенным лентами.