Эушен Шульгин - Моление о Мирелле

На память пришло неожиданное: в одной из задачек, которые придумал отец, речь шла об осаде — требовалось узнать, каким образом крохотный отряд отбился от индейцев, перехитрив их. Где же эта задачка? В один прыжок я очутился у стола. Достал тетрадку.

— Ну ты даешь! — загремел отец у меня за спиной. Я подскочил на стуле. — Да тут светоч знаний тлеет! Ты не заболел часом? Он споткнулся на полуслове: — Фредрик, что с тобой? Ты плачешь?

Я смущенно вытер глаза:

— Ничего я не плачу. Ты меня испугал.

Той же ночью я сижу в клозете, голый. Крохотный чуланчик, почти совершенно темный. Я болтаю голыми ногами. И вдруг вижу что-то ползущее по каменному полу. Что-то маленькое, черное и мохнатое. Оно приближалось. Я всмотрелся и понял, что это огромная, чуть живая оса. Инстинктивно я дернулся поджать ноги, но неожиданно опустил их осе под нос. Только когда она начала восхождение по моей ноге, я дико закричал и проснулся.

Дни шли, один, еще один. Изредка мы видели «бешеных», но только издали, то двоих-троих, то стайку, они вырастали из ниоткуда и исчезали в никуда. Иногда они останавливались посмотреть на нас и ждали, чтобы их заметили. Но они ничего себе не позволяли, ни звука вслед.

Мы паслись у дома. Я провел учения своих войск. Нарисовал подробный план действий в случае нападения противника. Я стоял лицом к ним, широко расставив ноги и заложив руки за спину, пристально заглядывал бойцам в глаза и раскачивался с носков на пятки и обратно.

— Главное — не дать отрезать нас от форта, — наставлял я, указывая в сторону пансиона Зингони. — Важно, чтобы нас не застали врасплох. У вас под рукой всегда должны быть камни, кидайте их — и наутек. Раненых и зазевавшихся у нас не будет возможности подобрать, помните об этом! Ясно?

Поехали дальше. «Бешеные» что-то замышляют, — по-видимому, масштабную операцию. Поэтому будьте начеку и днем и ночью! Если ничего не происходит, это вовсе не означает, что опасность миновала. И последнее — клятва. Все подняли руку, вот так. — Я выкинул вперед руку, растопырив два пальца. Чуть помявшись, все повторили мой жест.

— Клятва индейцев Зингони, — пророкотал я своим самым низким басом. — Повторяйте за мной. Мы, индейцы Зингони…

— Мы, индейцы Зингони…

— Обещаем и клянемся…

— Обещаем и клянемся…

— Что будем сражаться один за всех и все за одного…

— Что будем сражаться один за всех и все за одного…

— Пока не настигнет смерть.

— Пока не настигнет смерть.

— Спасибо, — дал я отбой. — На сегодня все.

Вечером, входя в столовую, мы обменялись условленным приветствием — коснулись правой брови сложенными в горсть пальцами; простились мы так же.

Натягивая пижаму, я не удержался и стал выпытывать у Малыша, довольны ли в войсках новым главнокомандующим. Мой придурок как раз решил поостроумничать.

— Какова моральная атмосфера?

Он воззрился на меня.

— Как боевой дух? Нет ли недовольства в войсках?

— А, ты об этом? Нет, так весело!

Им весело!

Когда я свернулся под одеялом, отец, как обычно, подошел поцеловать меня на ночь. Он присел на краешке кровати и похлопал меня по руке. Улыбнулся горестно:

— Одиночество, Фредрик, — тяжкий удел всякого вождя.

Тем вечером я долго лежал в темноте без сна. Что известно взрослым? А «бешеным»? Когда произойдет «это»? И что «это?» Пока не пришел сон, я думал о Мирелле. Это помогло.

Шли дни. Я занимался прилежнее, чем раньше, убирал за собой, рассчитывал свое время по часам.

Как-то я корпел над бесконечными уроками и вдруг услышал мамин крик:

— Леня, Фредрик с тобой?

Снизу откликнулся Малыш:

— Нет, он, кажется, ушел с папой.

И тут мое тело начало действовать самостоятельно, не посоветовавшись со мной. Я вскочил, схватил куртку, шапку, запихал в ранец все для рисования, натянул сапоги и успел дважды обмотать вокруг шеи шарф, пока слова брата еще звенели в ушах. Я рванул дверь и очутился в коридоре. Запыхавшийся, настороженный. Шаги? Точно, идут. Мама с Ниной! Одним прыжком я взлетел на пролет выше. Прислушался.

Мама заглянула в угловую комнату:

— Фредрик, ты здесь? Ну вот, теперь он взял Фредрика с собой, а нас не предупредил. Да уж, Нина, с нашим папой не соскучишься.

— Не кучишься, — согласилась Нина.

Пока мама закрывала дверь, меня прошиб холодный пот: а если они пойдут к синьоре Касадео? Куда деваться? Обошлось, шаги удалились. Но теперь что? Как я отсюда выберусь? Опять кто-то идет. Я проскользнул к нам и приник к щелке. Синьор Коппи собрался в город. Он урчал, на ходу застегивая ремень своей длиннополой черной кожанки. Шляпа налезла на брови, воротник стоит выше ушей. Я крадучись пристроился за ним.