Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Уважаемый Андрей Львович!

Возможно, я больше не вернусь в «Ипокренино». Это зависит от результатов сегодняшних переговоров. Но так или иначе, я была рада встретить Вас и вспомнить юность. Вы меня, конечно, не узнали. Хотя скажи я Вам всего одно слово — и Вы, конечно, вспомнили бы все!..

Но не важно. Пусть это останется тайной. Жизнь без тайн скучна. На всякий случай — прощайте! Прощайте, прощайте, прощайте, герой моих фантазий!

От мысли, что он больше никогда не увидит Наталью Павловну и не узнает, почему стал героем ее фантазий, Кокотов оцепенел. Все его существо наполнилось детской знобящей досадой, а на глазах едва не выступили слезы, но именно в этот обидный момент раздался шквал аплодисментов, вернувших писателя к действительности. Андрей Львович оторвался от записки и огляделся: хлопали все — насельники, Огуревич, Зинаида Афанасьевна, Евгения Ивановна, обе бухгалтерши, Имоверов, кожаная дама, влажная блондинка, оператор, водитель джипа… Даже Агдамыч, начавший было отвинчивать таблички, отложил отвертку и бил мозолистыми ладонями, издавая звуки, похожие на стук копыт. Жарынин, по-оперному приложив руку к груди, раскланивался, точно дорогостоящий виртуоз на благотворительном концерте.

— Ну, после таких слов, дорогие телезрители, — вдохновенно лепетал Имоверов, глядя в камеру, — я за судьбу «Ипокренина» совершенно спокоен!

— Гениально! — сказала редакторша. — Сейчас подснимем планы, перебивочки и помчимся монтировать.

— Когда эфир? — строго спросил режиссер.

— Сегодня в двадцать два пятнадцать. Не пропустите!

— Не пропустим!

Оператор тем временем снял камеру с треноги, водрузил себе на плечо, огляделся и пошел на Агдамыча, который снова вооружился отверткой и снимал со скамеек таблички.

— Обязательно подснимите Ласунскую! — посоветовал кто-то из старичков.

— И она тоже здесь? — изумилась кожаная дама, на этот раз, кажется, искренне — зная, о ком речь.

— Конечно здесь!

— Где, где она?

— В зимнем саду.

— И панно наше тоже подснимите! — раздалось сразу несколько голосов.

— Какое панно?

— В столовой. Это работа самого Гриши Гузкина!

— Да вы что! — удивился Имоверов. — Я недавно брал у него интервью в Нью-Йорке.

— Как он там? — снисходительно спросил Жарынин.

— А вы с ним знакомы?

— Был знаком. В молодости.

— Он в порядке. Его триптих «Мастурбирующие пионеры» музей Гогенхайма купил за три миллиона долларов.

— Вот бы продать и наш «Пылесос»! — воскликнул Чернов-Квадратов.

— Почему? — удивилась кожаная дама.

— Да тошно смотреть на эту халтуру!

Тем временем к Имоверову робко приблизилась Жиличкина и робко протянула ему блокнотик.

— Вам что, бабушка? — участливо спросил повелитель эфира.

— Автограф, если можно! — пугливо шепнула она.

Слово «автограф» как молния поразило старческую общественность, и через мгновенье лицо канала было окружено галдящей толпой. Сморщенные руки протягивали ему для росчерка блокнотики, газеты, бланки анализов, просто клочки бумаги… И только обиженный Бездынько остался гордо в стороне.

Жарынин поглядел на эту стихийную автограф-сессию с ревнивым недоумением и проговорил:

— Х-м… Триумф Телемопы! А как вам моя финальная гипербола?

— Супер! — отозвался Кокотов, скрывая неведенье.

— Погодите! — Режиссер достал из кармана мобильник и набрал номер. — Эдик! Спасибо, отработали по полной. Слушай, ты им скажи, когда будут монтировать, чтобы меня сильно не резали! Ладно? Ты настоящий друг! С меня танкер водки…

Воспрянувший Огуревич, все еще держась за живот, гостеприимно увел съемочную бригаду в столовую. Когда соавторы двинулись следом, приковылял запыхавшийся Ящик, а с ним Злата Воскобойникова. Нарядная старушка держала в руках букетик лиловых недотрог. Старый чекист, тяжело дыша, кинулся к Жарынину:

— Мне сказали, я должен выступать перед телевидением…

— Поздно, Савелий Степанович, съемка закончилась!

— Как закончилась? — чуть не заплакал ветеран.

— Где же вы были? Вас так все искали!

— Я… Мы… — В его старинных слезящихся глазах мелькнула мужская потаенная гордость. — Мы со Златой гуляли там, за прудами, у старой беседки… — Он неопределенно махнул рукой.

— Что ж, ничего не поделаешь. Сен-Жон Перс говорил: лучше любовь без славы, чем слава без любви. Пойдемте, ей-богу, обедать…

Обед стал настоящим апофеозом Жарынина. Радостный Огуревич, поколебавшись, приказал в честь внезапного праздника выдать насельникам из поминальных запасов: кавалерам — по рюмке жуткой водки, дамам — по бокалу ркацители, еще не сделавшегося уксусом, но уже переставшего быть вином. Имоверов почти тотчас умчался в «Останкино» на запись новой передачи «Семейные тайны», по большому секрету сообщив всем, что сегодняшняя тема называется «Сантехника вызывали?» и посвящена спонтанным изменам скучающих домохозяек.