Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— Имоверова.

— Ого! Вы слышали? — режиссер обернулся к соавтору. — Лицо канала!

— Да, — кивнул Кокотов. — Сильный ход!

Имоверов был знаменитым телеведущим, можно сказать, звездой, и тот факт, что останкинский однокурсник прислал для репортажа именно его, говорил о многом.

— А где он?

— Едет, — отозвался оператор таким голосом, словно массовый расстрел он собирался начать конкретно с Имоверова, едва тот появится.

Из-за куртины показался Болтянский. Он шаркал, повиснув на руке рослого молодого красавца, одетого в дорогие джинсы, серые кроссовки из змеиной кожи и голубую куртку от «Бербери».

— Это Кешенька, Иннокентий — мой правнучек! — с гордостью сообщил Ян Казимирович, обращаясь одновременно к соавторам, старческому коллективу и телевизионщикам.

Правнук с легкой досадой поклонился, повернувшись к общественности. У него была высокая чубастая стрижка и загорелое спортивное лицо, излучавшее беспредметную доброжелательность.

— А похож-то! Ну вылитый! Две капли! — воскликнула Жиличкина, хотя говоря по совести, особенной схожести между дзядом и правнуком не было, если не считать неуловимой польской несгинелости.

Ян Казимирович церемонно представил Иннокентию Жарынина и Кокотова. Их имена и профессиональные заслуги, благоговейно перечисленные фельетонистом, произвели на плейбоя примерно такое же впечатление, как залетевшая на экран мобильника эсэмэска с рекламой меховой распродажи. Затем Болтянский, трепеща от гордости, сообщил, что Кеша служит в юридическом отделе российско-германской фирмы «Дохман и Грохман».

— А чем занимается ваша фирма? — робко полюбопытствовал автор «Кентавра желаний».

— А почему тут телевидение? — не ответив, спросил правнук.

— Это Дмитрий Антонович вызвал! — с готовностью объяснил Ян Казимирович.

— Зачем?

— Кешенька, я же тебе рассказывал, — заволновался старичок, — у нас хотят отобрать «Ипокренино»!

— Кто?

— Ибрагимбыков! Ты забыл?

— Ах да! Вспомнил… Но это невозможно!

— К сожалению, возможно, Иннокентий! — возразил Жарынин.

— Но ведь это же дом ветеранов!

— Подумаешь, дом ветеранов! Оборонные заводы захватывают, — наддал режиссер.

— Странно, что рейдеры еще до атомных станций не добрались! — встрял Андрей Львович, гордясь сказанным.

— Вы полагаете, телевидение поможет? — усомнился правнук.

— А вы думаете, нет? — недоверчивость юриста явно разозлила режиссера.

— Надо привлечь общественное мнение! — воскликнул Кокотов.

— Лучше привлечь к уголовной ответственности этого… Как ты сказал, дедушка?

— Ибрагимбыкова.

— Вот-вот… его! А телевидение бесполезно.

— Матка боска! — всплеснул руками Ян Казимирович. — Вот времена! Раньше — печать была огромной силой! После моего фельетона в «Правде» «Нет крепдешина — возьмите керосина!» Лаврентий Павлович посадил всю коллегию Министерства торговли. Всех до единого! А сейчас? Беззаконное время!

— Почему беззаконное? Будет суд… Наймите хорошего адвоката! Кстати, когда суд?

— Двадцать первого.

— Время еще есть. Может, все образуется. Закон на вашей стороне.

— Иннокентий, мне странно слышать такое от юриста. Вы разве не знаете наших судов? — возмутился Жарынин. — Там, если проплатить, могут запросто женщине дать срок за мужеложство!

— Сказано, конечно, смешно, но вы сильно преувеличиваете! Все не так трагично, — возразил правнук. — А где, кстати, ваш Меделянский? Он председатель фонда — вот пусть и борется!

— Вы даже знаете нашего главного сострадальца? — усмехнулся режиссер.

— Не знаком, но наслышан.

— Он в Брюсселе. Судится.

— А разве они не вернулись?

— Нет. Задерживаются!

— Странно… А Лапузина здесь?

— Здесь. Вон ее красный «Крайслер»! — Жарынин махнул рукой в сторону стоянки.

— Вы с ней знакомы? — ревниво уточнил автор «Кандалов страсти».

— Конечно! У нее очень сложный раздел имущества. Я ее консультировал.

— Кешенька, ты обещал и нам помочь! — взмолился любимый фельетонист Сталина.

— Ладно, я позвоню Огуревичу. Но пока акции лежат у меня в сейфе, ничего плохого быть не может.

— Какие акции? — насторожился Жарынин.

Но в этот момент к зданию лихо подрулил большой серебристый джип. Первой из него выпорхнула юная длинноногая блондинка с мелкими и влажными, словно прямо из-под душа, светлыми кудряшками. Ее коротенькая юбка заканчивалась как раз там, откуда начинается вызов общественной морали. Старички ветхо крякнули, с грустью вспомнив каждый о своем. Старушки посмотрели на одноприютников с осуждением и закручинились о невозможном. Следом выгрузилась полная дама средних лет, вся затянутая в черный кожаный костюм, точно авиатор начала прошлого века. Это сходство дополняли похожий на шлем парик и большие темные очки, поднятые на лоб. Она осмотрелась и разрешающе кивнула: только после этого показался Имоверов — атлетически сложенный парень с движениями усталой балерины. Одет он был в бирюзовый пиджак и пеструю шелковую рубашку с распахнутым воротом. Лицо канала осмотрелось, шумно вдохнуло ипокренинский воздух и произнесло, томно растягивая слова: