Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Потом на несколько лет я ушел с головой в драматургию, и мне было не до прозы… Но вот однажды я спускался по эскалатору в метро, разглядывая встречных девушек, год от года все молодеющих, и ни с того ни с сего мне пришла в голову ошеломительная мысль: Кокотов и Жарынин едут в «Ипокренино» писать сценарий по повести «Гипсовый трубач». Так два замысла, живших во мне каждый сам по себе, вдруг слились, как говорится, в экстазе. И роман захватил меня, причем не романтическим порывом, а крепкими многолетними «брачными» узами, подчас невыносимыми: вряд ли найдется семьянин, ни разу не помышлявший о разводе. Дальше началось то, что я условно называю насыщением текста жизнью. Большинство писателей делают литературу из литературы. Это несложно и напоминает вариации на темы известных композиторов. Делать литературу из жизни гораздо сложнее. Но это отдельный и долгий разговор.

«Насыщение текста жизнью» — сложный, многоуровневый, часто подсознательный процесс. Хотя есть в нем и вполне очевидные приемы. Ну, например: борьба за Переделкино, где я живу много лет, вступила в явно криминальную фазу, и в моем воображении возник рейдер Ибрагимбыков, жаждущий захватить «тихую гавань престарелых талантов». Потом я вспомнил, как после премьеры «Женщин без границ» в Театре сатиры ко мне подошла милая неюная дама и спросила: «Вы узнаете меня?» — «Нет…» — ответил я, обшаривая ту часть памяти, где у мужчин хранятся тени попробованных женщин. «Ну как же! Вы преподавали у нас в седьмом классе литературу. И я даже была в вас немножко влюблена…» — «Да что вы!» — Я зарделся как китайский фонарик. Вскоре в роман ворвалась и закрутила Кокотова феерическая Наталья Павловна. А как-то в ресторане я случайно встретил мою одноклассницу, столь молодо выглядевшую, что невольно закралась мысль о некоем дамском варианте Дориана Грея. Выяснилось: она успешно занимается бизнесом и отмечает очередной коммерческий успех со своим молодым плейбойчатым мужем. Кажется, четвертым по счету… Так в романе появилась Нинка Валюшкина. Однако ее верность первой любви и манеру говорить как «робот устаревшей модели», я позаимствовал у другой своей знакомой. Конечно, я спрямляю законы творческого хаоса: превращение реальных людей и событий в литературную ткань происходит сложнее, прихотливее и под влиянием каких-то озаряющих ассоциаций, но суть процесса, кажется, передана верно.

В «Гипсовом трубаче» много фактов и деталей, взятых из моего личного опыта, из жизни моих друзей. Например, приписывать всякую чепуху забытому нобелевскому лауреату Сен-Жон Персу, сочинявшему изысканно-непонятные стихи, любил Сергей Снежкин, режиссер, поставивший в 1987 году «ЧП районного масштаба». А история с карнавальной надписью «хиппи», которой заинтересовались бдительные «органы», случилась со мной на самом деле, когда я работал художником в пионерском лагере в Ступине. И тяжелая болезнь Кокотова тоже из жизни. В 1995-м мне по недоразумению был поставлен смертельный диагноз, и пока ошибка врачей не разъяснилась, я несколько месяцев прощался с жизнью, а друзья и близкие — со мной. Первое время после «выздоровления» я даже боялся вспоминать о случившемся, хотя знал, что обязательно когда-нибудь воспользуюсь этим тяжким испытанием в литературной работе. У писателя, как у хорошего старьевщика, ничто не пропадает зря. И вот спустя десять лет я поделился этим жутким опытом с моим героем.

«Онкологический» поворот сюжета мы обсуждали с Геной Игнатовым, который с конца 1970-х был моим другом, главным оценщиком моих задумок и первым читателем еще сырых текстов. Один из создателей отечественной школы программирования, он обладал тонким художественным вкусом, и его оценки были безошибочны. Неожиданный недуг Кокотова ему тоже глянулся, показался сюжетно выигрышным и «экзистенциально богатым». Но вскоре Гена сам внезапно безнадежно заболел. Два года он упорно боролся за жизнь, но кто и когда выигрывал у смерти? Проведывая его в онкоцентре на Каширке, я невольно насыщался будничным кошмаром «ракового корпуса», с внутренним стыдом перенося все это в роман, третью часть которого Гена так и не дочитал…

Мне много раз задавали вопрос: почему «Гипсовый трубач» печатался частями? Первая вышла в 2008-м, вторая в 2009-м, а третья — вообще весной 2012-го. Кому пришла в голову эта идиотская идея? Конечно же, издателям. Дело в том, что впервые в своей литературной жизни я решил написать «свободный роман», пространный, воздушный, насыщенный разговорами, вставными новеллами, сюжетными ответвлениями, отступлениями. Раньше я всегда ставил себя в жесткие рамки, без жалости отсекая лишнее. И такие мои повести, как «Апофегей» или «Небо падших», на самом деле были романами, затянутыми в корсет самоограничения. Но тут я «отвязался», и текст начал разрастаться с тропическим буйством. А издатели, доложу я вам, даже самые просвещенные, относятся к авторам, как к свиноматкам, которые в намеченный срок должны приносить положенный приплод.