Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Он вернулся в квартиру, проверил газ-воду и вынул из Арагона все деньги, опустошив тайник. Даже заменил неряшливые сторублевки новенькими пятисотками, отложенными под скатерть, как это делала покойная Светлана Егоровна, на коммунальные расходы. Андрей Львович с удовольствием вспомнил, какими глазами смотрела бывшая жена на Обоярову, усмехнулся и вложил деньги в красивый фирменный конверт журнала «Железный век». Несколько таких конвертов он стащил в приемной редакции. На плотной веленевой бумаге было оттиснуто красивое сердце, склепанное как броня. Оставшиеся мятые, замусоленные «квадрижки» и «ярославки» он засунул в бумажник — на непредвиденные расходы.

Когда перед выходом Кокотов освежался одеколоном, раздался телефонный звонок.

— Алло… Андрей Львович?

— Да.

— Ну говори… говори… — Голос показался ему знакомым. — А то я сама все скажу!

— Слушайте, девушка, не морочьте голову! Я тороплюсь! — Он сердито бросил трубку.

— Что так долго? — спросила Наталья Павловна.

— Звонили. Из издательства. Предлагают новый договор. Здесь сто тысяч. — Бедный Кокотов с вельможным равнодушием протянул конверт.

— Спасибо, мой рыцарь! — Обоярова приняла эту огромную для писодея сумму, словно пятачок, недостающий на метро, и небрежно бросила в сумочку. — Заскочим в «Суперпродмаг»? Это по пути.

…В «Суперпродмаге» Андрей Львович почти никогда ничего не покупал из-за дороговизны, но бывшая пионерка, почти не глядя на ценники, сметала с полок коробки конфет, бутылки вина и водки, сыры, колбасы и прочую снедь. Кокотов, для которого каждая самая мелкая покупка являлась результатом сложной душевной борьбы, смотрел на этот потребительский смерч с болезненным удивлением, ведь все то же самое можно было купить вдвое дешевле в обычном универсаме. Пока писодей, поставленный перед фактом, расплачивался с кассиром, Обоярова рассовывала продукты и напитки в пакеты по какой-то ей одной ведомой системе.

Через полчаса они уже мчались по Нуворишскому шоссе. Внешне оно напоминало европейский автобан — широкое, многорядное, с петлистыми развязками и разделительным газоном. Однако внезапные колдобины с выбоинами, встряхивавшие машину, как пьяный бармен — шейкер, не давали забыть о родовом проклятье российских дорог. Потратившийся Кокотов грустно разглядывал в окно пегую роскошь подмосковной осени, а Наталья Павловна снова и снова рассказывала про то, как чудесно переменилась ее жизнь после вмешательства начфукса Скурятина. Во-первых, Константин Иванович с благословения Гамлета Оттеловича, одобрения Камала Исмаиловича и разрешения Доку Ваховича прижал-таки Лапузина. Во-вторых, Федю вызвали в ФСБ и показали досье, куда были аккуратно подшиты все его художества, включая махинации с землями товарищества «Советский генетик» и продажу институтского корпуса сайентологам. Там же оказался и доклад, сделанный им в 1994-м на научной конференции в Сан-Франциско. Объяснили: пока доклад условно считается свободным обменом научными идеями, но при желании его можно рассмотреть и как разбазаривание государственных секретов…

— Андрюша, они, оказывается, там все про всех знают! Кто предал, кто убил, кто украл, кто сексуально насвинячил…

— Так уж и все?

— Абсолютно все! Мне Константин Иванович так и сказал: «Все про всех знают!»

— А почему же тогда ничего не делают?

— Наверное, ждут команды…

— От кого? — поежился писатель, прикидывая, в чем он сам мог за эти годы провиниться.

— Трудно сказать… Но, видимо, и про тех, кто дает команды, они тоже все знают…

Кокотов призадумался: если не считать глупой истории в пионерском лагере, когда из-за слова «хиппи» на майке ему чуть не пришили антисоветскую пропаганду, он с органами больше никогда не сталкивался, в классовой борьбе после 1991-го не участвовал, резких политических высказываний себе не позволял. Правда, однажды, спьяну в ресторане ЦДЛ громко ругал «этнических демократов», чтобы понравиться Лорине Похитоновой и добраться до ее кустодиевских ягодиц. Поэтесса странным образом сочетала в себе интернациональную женскую отзывчивость с истовой верностью русской национальной идее. Но едва ли за это могли привлечь. Не пустить в короткий список «Букера» — легко. А привлечь — вряд ли.

— Федя так испугался! Позвонил мне и предложил честно разделиться…

«Федя?» — подумал писодей и спросил:

— Может, вы еще помиритесь?

— О нет, мой рыцарь, никогда! Такое не прощается! Вы ведь не знаете, что он вытворял, когда мы расставались!