Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— Я? Вы ошибаетесь… — соврал Андрей Львович.

— Вы же сами мне рассказывали!

— Я говорил, что у меня был такой проект, но он не состоялся…

— Старик Сен-Жон Перс сказал: когда я слышу слова «проект» и «формат», мне хочется достать мой семизарядный кольт! А мне хочется… — Но «Полет валькирий» не дал режиссеру закончить мысль. — Региночка? …Да, устроился! …Тоже хочешь посмотреть? Заходи после ужина! …Конечно, жду! Жду, как обнадеженный девственник! — Захлопнув черепаховую крышечку, Жарынин повернулся к соавтору и произнес серьезным, даже строгим тоном: — А вы говорите: «Отгул». Сейчас ужинаем. Потом отдыхаем. Не забудьте: в двадцать два пятнадцать передача про наше «Ипокренино». Не проспите!

— Не просплю… — уныло пообещал Кокотов.

За ужином снова славили Жарынина, ему приходилось постоянно вставать и раскланиваться. Всесоюзный цыган Чавелов-Жемчужин спел в честь него «Пей до дна!». Меж столов тоскливо бродил Огуревич, которому под напором старческой общественности пришлось проставиться во второй раз. Ян Казимирович, пригубив рюмку, страдал, что слишком мало успел рассказать телевидению об истории своего рода. Соавторы его утешали. Жуков-Хаит, впав в разнузданный антисемитизм, кричал, что в Останкинскую башню, этот еврейский громоотвод, скоро ударит могучая молния народного гнева и сожжет к чертовой матери гнусное русофобское кубло. Прибегал безутешный Верлен Бездынько, жаловался на судьбу и хотел продекламировать стихи, которые ему не дали прочитать на камеру. Но тут, заспорив о НЭПе, шумно подрались Чернов-Квадратов и Бренч. Их бросились разнимать, уронив мосфильмовского богатыря Иголкина, собиравшего со столов опивки…

Кокотов вернулся в номер, лег, не раздеваясь, поверх одеяла и долго разглядывал большой палец левой ноги, прорвавший желтым ногтем носок. Андрей Львович все еще не мог оправиться от того, как быстро и ловко Жарынин перелицевал «Гипсового трубача» для киношных надобностей. При этом писателя мучила ревность, ему казалось, беспардонный режиссер нагло присваивает себе чужую литературную собственность. Одновременно автор «Кандалов страсти» сожалел о внезапном отъезде Лапузиной и рылся в памяти, стараясь понять, откуда они знакомы. Но поскольку в его жизни было не так уж много отведанных женщин, то очень скоро он понял: с Натальей Павловной они никогда не встречались. Потом Кокотова стала беспокоить внезапная идея перенести события в сталинские времена. Их он не любил, и на то имелись весьма болезненные причины.

В середине 90-х, еще не встретив Аннабель Ли и страдая от безнадежного безденежья, он прочитал как-то в «МК», что знаменитый фонд Сэроса объявил конкурс на лучшее произведение для детей и юношества, в котором «в живой, доходчивой форме раскрывалась бы антигуманная сущность советского строя, а также рассказывалось о самоотверженной борьбе демократических сил против ГУЛАГа». Обозначенная сумма вознаграждения вдохновляла. Впрочем, для начала соискателям предлагалось представить в фонд лаконичную заявку с изложением идейно-художественного замысла и фабулы будущего сочинения. В случае одобрения автор получал довольно приличный грант, как говорится — под чернильницу.

Кокотов загорелся и вскоре отправил в фонд краткое содержание, или, говоря точнее, синопсис, который очень понравился, и Андрея Львовича немедленно пригласили для заключения договора. В дорогом, оформленном в стиле «хай-тек» офисе, выходящем окнами на Кремль, его приняла немолодая грант-дама, жилистая, прокуренная, похожая на бывшую балерину, перешедшую на профсоюзную работу. Особенно сэросихе понравилось, что соискатель предложил не какой-нибудь там новодел, а самый настоящий разоблачительный сиквел культовой советской повести «Тимур и его команда». Как известно, знаменитое сочинение Аркадия Гайдара, которое раньше изучали в школе, заканчивается тем, что, победив банду разорителя садов и огородов Мишки Квакина, Тимур вместе с соратниками шагает по дачной улице, провожая в действующую армию своего дядю, майора-танкиста Георгия Гараева.

«…Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки — это вырвался вперед самодеятельный оркестр, и грянула песня.