Эльчин Сафарли: Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)

Ты был другой. Эсэмэсы — другие. Поступки — другие. Решительный взгляд, ласковый прищур и абсолютная ненужность слов — милая, в нашем арсенале только поступки. Я сдалась. Точнее, ты сам подошел ко мне близко-близко и моей же рукой разорвал сумерки за окном. Дальше — все так, как я уже отучилась представлять. Стучащая в висках кровь и призраки тающего тумана, твои запястья в охвате моих вспотевших ладоней, жаркие дни босиком по горячей траве, приятно опустошенные ночи, в границах которых о самом важном думалось так легко, кристально чисто. И самое дорогое, наконец — чувствовать в себе столько любви, что, кажется, она разорвет грудную клетку, польется через край, рассыплется крошечными пылинками по вселенной, но в тебе ее не станет ни на грамм меньше.

Такие неповторимые подростковые ощущения: думаешь, они остались позади, там, во времени дефицита уверенности и светлых разочарований, ан нет, вот они, снова вьются вокруг пестрыми бабочками. Ты не дал мне совершить тот последний шаг, после которого обрыв. Это самое большое, за что я тебе благодарна. А все, что я пишу сейчас, переживаю снова, — остро необходимо. Возможность взглянуть на себя иначе, разложить чувства в коробки, запаковать их, отправить на чердак. И переместить тебя из эпицентра памяти в слои, подслои. Окончательно. Память ведь бывает коварной. Наряду с теплыми, наполненными весенним светом, запахами апельсинов воспоминаний, она щедро демонстрирует тебе картинки мира, где вечно идет дождь, даже тогда, когда на небе светит солнце.

Благодаря тебе я не написала на последней странице дневника эти слова: «Алло? Бог? Слышишь? Я сдаюсь». Хотя, веришь, когда-то они нарывали во мне, и я чуть было не запила их бокалом воды из холодильника. В тот момент я, пытаясь утопить гложущее одиночество в горячих ваннах с ванильной пенкой, бесконечно просматривала в голове старый фильм о безответной любви. И вот уже от частого просмотра лента растрескалась, помехи бегают, звук прерывается, а я не останавливаюсь. Почти съехала на садомазохизм, как появился ты.

Ты возродил во мне аппетит к жизни, снял с меня тесные туфли, напоил чаем, угостил пирогом из недозрелых груш, приготовленным твоей домработницей Инессой Павловной, и предложил: «Диан, или мы идем дальше вместе, или ты одна остаешься в этой жопе. Выбирай». Я ничего не сказала, протянула руку к твоей руке, встала и пошла. Не за тобой, а рядом с тобой…

Илья, в отличие от меня, не говорил и не писал, как и от чего я его спасла. Читала слова этого закрытого, сложного, но такого настоящего мужчины в прикосновениях, поцелуях, чуть грубоватых порывах страсти. Я писала ему эсэмэсы в дни его важных встреч и не получала ответа. Не обижалась. Знала, он ценит, перечитывает, ждет. Хотя… Мне кажется, чаще всего женщины романтически приукрашивают то, что совершенно обыденно. Ведь по сути поводов для разлуки всегда оказывается больше, чем причин для того, чтобы остаться вместе…

Мы расстались, как и встретились, в жару раннего июня — спустя двадцать четыре месяца. Без конкретной причины (не считая его периодических измен, но о них узнала позже), на которую можно было бы сослаться, рассказывая о разрыве подруге Нелли на теплой кухне за бутылкой холодного мартини. Без конкретной ошибки, которую можно было бы учесть, с целью не повторить ее снова.

Все остыло, ушло, переросло во что-то пустое, другое, такое незнакомое. Мы не разошлись. Просто тот единый путь, наш путь, расслоился на две кривые, оброс поистине китайскими стенами, и мы перестали видеть друг друга… Было больно, но боль ушла, оставив после себя огромную московскую усталость.

Ты говорил, что моя кожа пахнет жженым сахаром, а я целовала тебя от пупка до ямочки на подбородке. Снизу вверх. И сейчас, с самого дна моего разочарования в тебе, я прокладываю из оправданий путь на поверхность. Нет, я не пытаюсь создать тебя нового, чтобы снова полюбить. Нет, я не хочу реинкарнировать прекрасное прошлое в никакое, точнее, отсутствующее настоящее. Просто, листая пожелтевшие страницы воспоминаний, мне страшно думать, что все произошедшее с нами — пустышка, иллюзия. Я не боюсь назвать себя круглой дурой или обманутой женщиной, коих тысячи, если не миллионы. Зато до зуда в затылке боюсь потерять веру в любовь — столько ее нынче унижают безверием, столько от нее отказываются, мол, без нее жить легче. А мне нет. Я все еще верю в настоящее, искреннее, пылкое, без масок и расчета. Верю наперекор давлению тех, кто повторяет «деньги, деньги, деньги» или «секс, секс, секс». «В 30 пора выходить из сказочного леса в реальность. Милая, мы по своей воле обманываемся любовью, а потом расплачиваемся за это… Забей на любовь, просто живи». Мои подруги наступают, я — сопротивляюсь, твердо стою на месте, вглядываюсь в горизонт — вот-вот придет подмога.