Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)

Часто девчонки просто не могли закрыть крышку и заваливали злополучную коробочку разным хламом, а я потом билась в истерике в попытках ее найти. После того как из очередного трипа домой я притащила холсты и этюдник, Нина во мне окончательно разочаровалась, а Шабнам все чаще и чаще стала посещать мои владения. Когда я застукивала ее за размазыванием пальцами только что накрашенных холстов или заставала ее с незакрученной банкой скипидара, то просила таким слегка учительским тоном позвать Наджибу. Наджиба приходила, и мы развлекались: я изображала жестами действия Шабнам, а она валялась на кровати, давясь беззвучным смехом, — ведь Шабнам наверняка стояла под дверью, подслушивала.

Когда Наджиба впервые привела ее помогать по кухне, Шабнам было лет двенадцать. Это было очень красивое создание, как и сама Наджиба. Огромные золотисто-карие глаза с крупинками, смуглая оливковая кожа, какая-то птичья изящность, подстриженные до плеч волосы и неистребимая неугомонность. У Шабнам все валилось из рук, разбивалось, она то засматривалась на цветы, то на инженеров, то играла с котенком… Наджиба на нее покрикивала и шипела, а та рассыпалась в ответ смешными «гули-гули-гули» (что наверняка означало «мама, отстань, я потом все подмету»).

Если бы у меня спросили, видела ли я в своей жизни Лолиту (настоящую Лолиту), я бы закивала в ответ. Юные американки забавны, но я никак не могла понять, как Набоков нашел Лолиту среди них. Конечно, если учесть великое русское воображение, все можно допустить. Но — передо мной резвилась и крутилась волчком аутентичная кабульская Лолита. Иногда она затихала в моем кабинете, забившись в любимое Наджибино кресло, и начинала что-то рассказывать своим странным низким и хрипловатым, словно прокуренным, голосом. Иногда посреди рассказа (а я всячески поддакивала) она вдруг замечала, что я ничего не понимаю, как-то очень по-взрослому злилась, маленькой пантерой прыгала к моему столу, начинала грозно размахивать руками перед моим носом. И что-то очень суровое выдавала, сверкая глазами все ближе и ближе, переходя периодически на шепот, что я бы перевела так: «Я тебе тут про свою жизнь, а ты только делаешь вид, да? Шутишь, да? Думаешь такая умная, да?» Тогда мне ясно виделось, что она унаследовала от полной умиротворения Наджибы, а что — от полевого командира.

Она все время вертелась в офисе, быстро схватывала новое наречие. У нее был смешной учебник английского языка, похожий на прописи, и я не могла понять, как по этой книге можно что-то выучить. Но Шабнам не терялась. Она разговаривала то с одним, то с другим и проводила все свободное время перед телевизором с CNN. В перерывах она пыталась помогать Наджибе, и это можно было заметить по чертыханиям на кухне. Также она постоянно изучала устройство моей косметички и состав масляных красок, что было очевидно при взгляде на ее физиономию.

Я для нее была какая-то точка Х, которую необходимо определить. Я это поняла по тщательности, с которой она меня сканировала. «Тебе нужно учиться», — сказала я Шабнам, когда та смогла более-менее понимать английский. И повторяла ей это снова и снова. «Учись. Читай, все читай». Но, помня о том, что Александр Македонский, пройдя полмира, женился в итоге на афганской принцессе, Шабнам втайне мечтала, что найдется австралиец-японец-испанец, который вывезет, выкрадет ее отсюда, где ей уготована участь унизительного замужества по воле отца…

Шабнам в свои двенадцать была цветком, вооруженным арсеналом уловок, которыми редкая женщина владеет и в тридцать. Перед ней столбенели американские специалисты, и даже мой собрат по любви к Лорке, аргентинец Хуан, как-то поделился замечанием, что Шабнам какая-то странная. «Она просто слишком опасная». — «Да, скорее так».

Однажды, прямо посередине небольшого совещания, она ворвалась в конференц-зал с открыткой, на которой был изображен крокодил. «Флорида, да?» — и она вворачивает свой пристальный золотистый взгляд прямо в президента компании, который родом из Майами. «Да, во Флориде живут крокодилы. Ходят по дорогам и едят маленьких девочек. Ням, ням, ням». Она, не отрывая взгляда от смутившегося президента, вдруг медленно целует крокодила на открытке, поворачивается и выбегает из зала. А все присутствующие хранят растерянное молчание еще пару минут, и в воздухе все еще стоит какой-то грозовой заряд… Ей после этого хорошо попало, и она не появлялась в офисе недели две…

Шабнам не стала моей подружкой, как Наджиба, но мне было ее искренне жаль. За то, что она, в свои двенадцать лет, никак не могла понять, почему одни люди должны носить чай, а другие его пить. Почему у одних женщин есть духи, обувь и косметика, а у других есть лишь семеро братьев и сестер, за которыми нужно смотреть. Я знала, чувствовала ее — нет, не зависть, а какое-то недоумение. Или — сопротивление этой вселенской несправедливости. Она вся бунтарствовала, не могла смириться с тем, что она — другой сорт человека.