Альберто Васкес-Фигероа - Айза

Он станет настоящим мужиком, льянеро, способным убивать индейцев, вторгнувшихся в его владения, овладеть любимой женщиной, навязать свою волю тем, кто ему возражает, и заставить уважать себя тех, кто до сих пор его ни во что не ставил.

— Ведь кровь, — рассуждал он, — которая течет в моих жилах, — это наполовину кровь Баэсов, а именно так Баэсы превратились в самое могущественное семейство саванны. То, что выгорело у них, не может не получиться у меня.

До прихода воды прилетел ветер.

Это был назойливый и монотонный баринес, который с воем продвигался среди ковыля, гнул верхушки пальм мориче, растрепывал кроны столетних дубов и гордых пара-гуатанов и наполнял саванну желтоватой взвешенной пылью, которая раздражала глаза и скрипела на зубах.

Ветер был заключительным наказанием, которое Создатель насылал на льянос в завершение долгой засухи, а пыль, бывшая естественным порождением союза ветра и зноя, так изводила людей и животных, мучимых палящим солнцем и невыносимой жаждой, что, казалось, даже чувство самосохранения потеряло смысл, поскольку естественнее было упокоиться с миром, нежели и дальше терпеть столь неоправданные страдания.

Что за причины толкали природу из года в год выказывать такую суровость и жестокость, никому было неведомо, но здесь, на равнинах в долине Арауки, солнце, ветер и пыль каждый апрель сговаривались, чтобы превратить необъятное пространство саванны в жерло самых что ни на есть адских мук.

Даже такой дом, как у Баэсов, построенный с умом, не был защищен от ярости стихий во время этого самого месяца апреля. Хотя он и был повернут спиной к баринесу, неосязаемая и действующая на нервы пыль проникала сквозь толстые деревянные стены. Мебель, кровати и даже еда, стоило ей какое-то время постоять на столе, — все покрывалось тонким слоем пыли, желтоватым и шероховатым.

А его завывания!

Рев ветра в апурской саванне был словно тоскливая жалоба всех истязаемых в тюрьмах мира, чьи голоса сливались в один нескончаемый плач. Если он и становился тише, то лишь для того, чтобы еще больше напрячь нервы людей, ждущих, что он вот-вот вновь взвоет с неслыханной силой.

— Впору сойти с ума! Сколько это еще продлится?

— До тех пор, пока не начнутся дожди.

— Боже!

Однако на тот момент в льяно не осталось ни одного бога, возможно, потому что ветер увлек его за собой, как увлекал птиц, и они разбивались о стены дома или о ветви старого дуба, которому, казалось, уже ничего не стоило освободиться от рабства корней и взлететь, отправившись на поиски густых южных лесов.

Больше не было ни дня, ни ночи. Был только ветер.

Ни тебе рассвета, ни заката. Только пыль.

Ни тебе сегодня, ни завтра. Только ожидание.

— Долго еще?

— Пока не начнутся дожди.

— Порой мне кажется, что это неправда, что в этом проклятом месте никогда не будет дождя.

Себастьян и Асдрубаль лежали в комнате, в полумраке, обливаясь потом и почти неподвижно, потому что любое движение заставляло потеть еще больше. Они коротали время за чтением, разговорами или погружались в долгий послеобеденный сон в ожидании, когда солнце исчезнет с горизонта и перестанет яростно палить огнем дом и саванну, как оно это делало почти с первого момента появления на небе.

— Дождь должен пойти, — рассуждал Себастьян. — Иначе скоро не останется ни одной живой твари.

— Почему они продолжают жить в таком неуютном месте? Почему не ушли в сельву или к морю?

— По той же причине, почему мы продолжали жить на Лансароте. Там тоже были солнце, и ветер, и засуха, но мы родились на острове и не променяли бы его ни на что другое. Ты уже о нем не вспоминаешь?

— Конечно вспоминаю. Увы, слишком часто.

Себастьян приподнялся на локте и внимательно посмотрел на своего младшего брата.

— Ты все еще скучаешь? — спросил он.

— А ты нет?

— Стараюсь отогнать от себя это чувство. Что-то мне подсказывает, что мы никогда не вернемся. Лансароте для нас как детство, которое навсегда осталось в прошлом. Вспоминать его — значит причинять себе напрасные страдания.

— А мне нравится это делать. Мне нравится вспоминать, как мы на рассвете выходили в море ловить рыбу или как пели серенады девушкам.

— Девушки! — Себастьян присвистнул. — Сколько времени мы к ним не прикасались?

— И не говори!

— Помнишь Пинито… ту, из Фермеса? Вот зад так зад!

— Куда ей до Мануэлы! — Асдрубаль повернулся и искоса взглянул на него: — Почему ты не женился на Мануэле?