Вадим Левенталь - Маша Регина

Трудно вот так вот взять и сказать, откуда и как возникла идея «Чумы». Как и должно происходить в подобных случаях, «Чума» родилась из не обходимых внешних обстоятельств (Аня была еще грудная, а значит, съемки могли быть только павильонные), из Машиных размышлений (о том, как работает механизм превращения мира в интеллигибельный мир, в данном случае), из случайности (второй том Пушкина, который Маша возила с собой) и из того, что составляло ее быт (и, кстати, это — история главного героя, который никак не может устроить отношения сразу с двумя девушками, — единственный случай, когда Маша напрямую перенесла в картину обстоятельства личной жизни; впрочем, единственный, кто это заметил, был Рома, но он на всякий случай, чтобы не оказаться правым, ничего не спросил). Архетипическая фактура фильма — запершиеся от всех молодые люди и девушки предаются развлечениям — скрепляла все это воедино и одновременно прятала все по отдельности.

Некоторая пунктирность композиции — фильм был похож скорее на множество с первого взгляда хаотично намешанных картинок, чем на монолитную, от завязки к развязке разворачивающуюся историю, — была также следствием обстоятельств. Маша писала сценарий «Чумы» урывками: записывая то, что пришло в голову, правой рукой, в то время как левая удерживала обедающую Аню, корябая карандашом по первой попавшейся бумажке, скрючившись над коляской, наконец свесившись с кровати — тогда, когда вываривающаяся в мутном потоке сознания реплика не давала заснуть. Иногда, когда приходил Петер (он приходил раз в неделю и приходил бы чаще, если бы Маша мягко не запретила), он оставался с Аней, а Машу отпускал на час-другой посидеть в кафе через дорогу — и тогда Маша записывала разом целую сцену или склеивала реплики из вороха вырванных из разных блокнотов бумажек в страницу, на обороте которой зарисовывала ключевые кадры.

Петер всякий раз звонил накануне и приходил в Ромино отсутствие, хотя и не втайне от Ромы — напротив, когда Маша говорила, что завтра придет Петер, Рома всегда, не говоря ни слова, проваливал на полдня. Петер не просто приносил Ане подарки — с содранными бирками, но часто и без бирки было понятно, что на игрушку он потратил столько, сколько иные тратят на электронные новинки, — он привозил целые багажники подгузников, влажных салфеток, стиральных порошков, чая, мороженого, сыра, выносил мусор и пару раз помыл пол; он, когда Маша решила, что пора, нашел ребенку няню и квартире домохозяйку (ослепительная красавица-марокканка, она слишком хороша для меня), но было и нечто кроме этого: Петер на протяжении без малого года был единственным каналом, соединяющим Машу с внешним миром — с миром профессиональным прежде всего, и если Маша, когда пришло время переговоров с продюсером, а потом и пред-съемочного периода, съемок наконец, была вообще в состоянии быстро включиться в работу и не выглядела со стороны как неизвестно за каким чертом севшая в режиссерское кресло мамаша, то в этом была прежде всего заслуга Петера. Петера, которому, когда он в шутку спросил, пишет ли она для него роль, Маша честно ответила, что кино молодое, так что только, если его это устраивает, эпизод в самом начале — родитель, за которым главный герой закрывает дверь (оставалось только взмахнуть бровями, когда он согласился). Петера, который, как это было понятно и без слов, переехал бы к Маше на Фридрихштрассе, если бы было можно. Петера, про которого каждый раз вернувшийся вечером Рома спрашивал: ну как герой-любовник? ублажил? — Машу мутило от его хамства, но она только молча запиралась с Аней в своей комнате.

Разумеется, Маша должна была послать Рому ко всем собачьим чертям — такой вывод легко сделать в формате женских посиделок за бутылкой красного (девочки, я бы на ее месте), и такое решение легко принять, когда сказка уже почти рассказана (надо было, пожалуй, остаться у бабушки с дедушкой — подумал колобок). Однако в силовом поле совершающейся жизни была масса причин этого не делать. Начать с того, что каждый раз, когда Маша с Ромой, уложив Аню спать, проходили стандартный сужающийся круг взаимных ну прости меня и да ладно, забей и снимали одежду, секс их был похож на что-то такое, ради чего стоит жить и прощать друг друга. С другой стороны, Маша, у которой не было веры в то, что взрослого человека можно — силой ли убеждения, страхом ли истерики — заставить измениться, продолжала надеяться на то, что взрослый человек может однажды сам задать себе прямой вопрос, честно на него ответить, мужественно принять решение и так далее. Дело, наконец, в том, что на вопрос «почему Маша не уходила от Ромы?» вообще не может быть получен корректный ответ, потому что человек никогда не уходит откуда , а всегда идет куда , и поэтому единственный вопрос, на который можно, не рискуя сильно соврать, ответить, это «почему Маша не уходила к Петеру?», но для ответа на этот вопрос время еще не пришло.