Вадим Левенталь - Маша Регина

Дома становится понятно, что незачем никуда идти, можно пить и здесь, они устраиваются на кухне, Коля из чувства момента не спрашивает, где это она тут живет, они сидят до закрытия метро, идут еще за одной, возвращаются и сидят до утра. В числе прочего Маша слышит наконец все то, что хотела слышать, — что она страшно красивая, невероятно талантливая и что у нее, да, все получится. В четыре часа они решают, что пора спать (ну я домой тогда — не смеши мои тапочки), и, так как раскладушки у них с А. А. никакой нет, Маша стелет Коле на одной половине кровати, а сама ложится на другую: меча у меня нет, а отдельное одеяло есть — мяча? — меча! — а зачем? — чтобы положить между нами — давай без него — что? Заворачиваясь в одеяло, Маша вспоминает, как говорили школьные подружки — пьяная баба пизде не хозяйка, это я вам точно говорю! — и с тупым напряжением думает, что ей теперь делать, когда Коля — ну понятно же, что.

Они перебрасываются засыпающими словами, Маша думает, чт о думает Коля, но он в конце концов решительно поворачивается к стене, и скоро дыхание его успокаивается. Машино сердце перестает биться в ушах, и последнее, что она понимает перед сном, это что вообще-то ей страшно хочется поцеловать его, а последнее — это что Коля заснул не потому, что сильно пьяный — к четырем-то утра люди трезвеют, — а потому, что он, дрянь, такой вежливый.

Утром все не сказанное и не сделанное ночью еще витает в воздухе, Коля прячет влюбленные глаза и торопится уйти домой: вещи надо собрать, я же уезжаю завтра . Когда он надевает ботинки, Маша, чтобы не молчать, вспоминает: ты говорил, дело какое-то у тебя? — да бог с ним, ерунда — да ладно, не парься, — и Коля говорит, в чем дело. Камера. Полупрофессиональная камера, на которую они снимали клип с группой, лежит у него дома и ее страшно оставлять, потому что… Ему приходится сказать, что он снимает комнату в коммуналке. Я хотел спросить, может, можно у тебя оставить. На две недели. Я на две недели уезжаю. Или ты тоже уезжаешь? Коля уходит, Маша полчаса сидит в ванной с включенной струей воды и потом еще полдня — пока Коля съездит за камерой и вернется — трет себе виски. Голова у нее не болит, дело в другом: она пытается понять, что ей теперь делать, чтобы не быть дрянью.

Маша не может принять никакого решения — просто когда Коля приезжает с камерой (это, оказывается, три тяжеленные сумки: тут аппарат, тут штатив, тут провода, аккум запасной, рассеиватель) и, прощаясь, тянется ее поцеловать, она не подставляет щеку, как обычно, а закрывает глаза. Про себя она знает, что это предательство, но чтобы Коля не подумал, что это такая форма благодарности (потому что тогда она будет дрянь вдвойне) — it ’ s a fee, nothing, fee, nothing, fee, nothing more, — она говорит (в шутку, конечно), что это арендная плата. В смысле? — спрашивает Коля, утыкаясь носом в ее подмышку. Маша попользуется его камерой, пока его не будет. Не бойся, не испорчу.

Человеческая жизнь есть функция от событий. Функция эта — человеческая воля. (А воля есть всегда воля к власти, говорил один властелин мира.) Проблема, однако, в том, что знание об истории существует только как вектор в прошлое — память. И хотя считается, что история повторяется (практическая ценность исторической науки держится на этом шатком предположении), знать загодя и наверняка, что получится из приложения воли к событию, невозможно. С этой формальной точки зрения человеческая свобода сомнительна, как сомнительна свобода пьяницы, брать ему еще одну или нет. К счастью, есть науки посложнее математики (математика вообще наука простая, тем и привлекательна). Но и математики — хорошие, конечно, математики — признают, что путь от «дано» к «че-тэ-дэ» немногого стоит, если он не взывает к чувству прекрасного. Прекрасное вообще есть мысль о непротиворечивости сущего.

Когда Маша слышит про камеру — SONY PD150, которая и не Колина даже, это они с ребятами скинулись, взяли бэушную, — ей становится ясно как божий день, что будет в высшей степени правильно ей сейчас, в эти две недели, снять кино. Она не знает, как пользоваться этой штуковиной (один мануал к ней — без малого двести страниц; когда Коля протягивает ей его и показывает, расчехлив аппарат, где какая кнопка, она старается не подать виду, что все эти термины для нее — тарабарщина), она не знает, про что снимать и кого снимать, но кровь стучит у нее в ушах — так что когда Коля окончательно уходит, в пятнадцатый раз повторив я люблю тебя , Маша медленно проходит на кухню, бьет ладонью о подоконник и кричит, надрывая глотку: да пошли вы все на хуй!