Луиджи Пиранделло - Записки кинооператора Серафино Губбьо

Он явно намекал на Полака. Я сразу сообразил, что он еще не в состоянии мыслить трезво и весь в пылу чувств.

— Господин Губбьо, — начал он снова решительным тоном, — я вижу, что вы настоящий мужчина, с вами можно поговорить по душам. Передайте этому построенному господину одно словечко. Передайте все в точности так, как услышите. Я с ним разговаривать не могу. Знаю, на что я способен, стоит только мне с ним заговорить: знаю, с чего начнется, но не знаю, чем может закончиться. Потому что я всего этого терпеть не могу — скрытные мысли и всех тех, кто действует скрытно или, как вы говорите, строит из себя нечто. Они мне кажутся гадюками, которым впору размозжить башку, вот так… вот так… — И он дважды с гневом вдавил каблук в землю. После чего продолжил: — Что я ему сделал? Что ему сделала она? Почему он так рьяно, с таким остервенением исподтишка противодействует нам? Не отрицайте, умоляю вас… умоляю… вы должны быть со мною искренни.

— Конечно…

— Видите, я с вами разговариваю откровенно. Поэтому, пожалуйста, будьте добры! Слушайте: это он, зная, что из чувства гордости я не смогу отказаться, навязал директору Боргалли мою кандидатуру для убийства тигрицы… Он пошел на это, вы поняли? Со злым умыслом: задеть меня за живое и покончить со мной раз и навсегда. По-вашему, нет? Но именно это ему и надо! В этом состоит замысел, я вам говорю, и вы должны верить мне на слово. Чтобы выстрелить в тигрицу в клетке, нужна отнюдь не смелость. Тут нужны спокойствие и хладнокровие, твердая рука и меткость. Так вот, он выбирает меня, поскольку знает — в случае чего, я могу быть животным по отношению к человеку, но как человек по отношению к животному я — ничто! Я вспыльчивый, беспокойный! Когда вижу перед собой животное, мне так и хочется броситься на него; мне не хватает хладнокровия. Я не могу стоять спокойно, не суетиться, не спешить, чтобы прицелиться как следует и попасть, куда нужно. Я не умею стрелять, не умею даже вскинуть винтовку на плечо. В лучшем случае я способен отбросить ее, чтоб не мешала рукам, вы меня понимаете? И все это ему известно, прекрасно известно! Следовательно, он намеренно захотел выставить меня на растерзание зверю. С какой целью? Нет, вы послушайте, послушайте, какие козни строит этот человек. Он приглашает Нути, работает у него посредником, расчищает ему дорогу, сметая меня с пути. «Да, дорогой, приезжай, — сообщает он ему письмом. — Я тебе подсоблю… уберу его, чтобы не мешался под ногами. Приезжай и ни о чем не тревожься!» Скажете, все это не так?

Вопрос прозвучал так надменно и агрессивно, что, возьмись я решительно отрицать, я бы только распалил его гнев.

Я пожал плечами и ответил:

— Что вам сказать? В данную минуту вы чрезвычайно возбуждены.

— А как мне быть спокойным?

— Да, я понимаю…

— По-моему, есть из-за чего!

— Да, безусловно! Но в таком состоянии, дорогой Ферро, вы склонны все преувеличивать.

— Ага, значит, я преувеличиваю?! Ну конечно, конечно, а как же… Хладнокровные господа всегда рассуждают здраво. Замышляя преступление, они тщательно выстраивают его, и когда кто-нибудь его раскрывает, то ему небрежно говорят, что он преувеличивает. Еще бы! Преступление состряпали в тишине, с большим умом, шаг за шагом, в перчатках, дабы не замарать руки. Втайне, я вам говорю, втайне от самих себя. Да он даже не предполагает, что идет на убийство! Что вы! Он бы ужаснулся, скажи ему кто такое. «Я — преступление? Да бросьте! Вот уж напраслина, вот уж преувеличение!» Какое преувеличение, черт возьми! Раскиньте мозгами, как это делаю я! Берут человека, заводят в клетку, впускают туда тигрицу и говорят ему: «Держись спокойно, прицелься как следует и стреляй! Только смотри, уложить ее надо сразу, с первого выстрела, попав в нужное место. В противном случае даже раненая она может броситься и разорвать тебя на куски!» Я знаю, если выбрать спокойного, хладнокровного человека, опытного стрелка — все это пустяки, это не преступление. Но если специально выбирают такого, как я? Заметьте, такого, как я! Подите скажите ему, он просто опешит: «Ты чего? Ферро? Так я же его специально выбрал, он же у нас храбрец!» Вот в чем злой умысел! Вот где коренится преступление: в том, что он же у нас храбрец ! В попытке воспользоваться моей смелостью, упрямством. Понимаете? Он прекрасно знает, никакая там смелость не нужна! Просто прикидывается! И в этом — преступление! Подите-ка спросите его, отчего это он попутно старается исподтишка протянуть на студию своего друга, который мечтает вернуть себе женщину, ту самую женщину, что нынче живет с человеком, с тем самым, которого он впихивает в клетку с тигрицей. Он снова опешит: «При чем тут это? Какая здесь связь? Откуда столь нелепое подозрение? Ну нет, это, знаете ли, уже пре-у-ве-ли-че-ни-е!» Вот и вы недавно сказали, что я преувеличиваю… Но вдумайтесь, вникните в суть дела, вскройте то, чего он сам не желает признавать и что он утаивает, прикрывая столь справедливым решением; сорвите с него перчатки, и вы увидите — руки этого господина в крови!