Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

— У Чехова в записных книжках есть рассказ про одного старика, у которого была большая борода. Однажды его спросили: когда он спит, куда кладёт бороду — под одеяло или поверх него? Старик не мог вспомнить. А когда лёг спать, положил бороду поверх одеяла — неудобно. Сунул под одеяло — тоже неудобно. Ворочался он, ворочался всю ночь — а наутро встал и сбрил бороду. Вот и у меня к тебе, Юра, похожий вопрос: ты, когда на унитаз садишься, конец на круг кладёшь или опускаешь вниз?

— Опускаю, — твёрдо ответил несколько растерявшийся Морковьев. Детинин задумался:

— Почему же тогда круг в этом месте все время мокрый?..

После чего, откланявшись, галантно удалился.

Комсорг Паша Куяров прославился на английском. Ему попалось в тексте слово "job" (работа). Паша читает:

— "Жоп".

— Comrade Kouyaroff! — в ужасе воскликнула преподавательница.

— I'm sorry. "Иоб", — поправился Куяров.

По ночам перед экзаменами устраивали коллоквиумы: кто что читал — ибо одолеть всю гору программной западной и нашей литературы, да ещё в последнюю, решающую ночь одному человеку было не по силам.

(Помню, именно тогда я поклялся, если стану когда-нибудь писателем, писать как можно короче — чтоб не мучить бедных студентов.)

В ночных консультациях участвовали все расы и народы. Содержание необъятной русской классики многие из нас узнавали в обратном переводе из уст африканцев, читавших её по-французски в сокращённом изложении.

Но порой дайджест был уж через чур дайджестом. Так, непобедимому футболисту из Ботсваны попался на экзамене роман Чернышевского "Что делать?". Он пересказал его так:

— Жила-была Вера Павловна. Она не умела читать и писать. Потом пришёл Рахметов. Он научил её читать и писать, — за что получил свой заслуженный "трояк", который носил ещё одно — утешительно-эвфемическсе наименование: "государственная отметка .

Дипломы детям тропических широт выдавали роскошные, как ресторанные меню, — со званием магистра искусств (Master of Arts).

Наши завистники так и говорили:

— Вон магистры пошли...

Замдекана по хозчасти Ада Леонидовна, виртуозно бравшая взятки, задумчиво глядела на девицу, приехавшую к нам учиться из знойных изысканных стран, прикидывая, куда бы её заселить. Жора Газарян, работавший в интерсекторе, наклонился к могучему, украшенному голубым брильянтом уху квартироначальницы и громким шёпотом произнёс волшебное слово "спецкафедра", означавшее некоторую причастность миндалеокой смуглянки к шпионским интересам нашей родины на её дальних заморских рубежах, а значит, и полагавшуюся по статусу комнату-"одиночку" в украшенной золочёным шпилем "высотке". Ада мигом выписала ордер.

Танька Замахова потом жутко бранилась, жалуясь приятелям на поселившуюся с ней в одном блоке первокурсницу-"туземку", которая никак не могла приучиться правильно пользоваться туалетом.

— Там все "французы" собрались, — рассказывал Куяров. — Ну, кто во Францию вместе ездили. Это были отборные стукачи, вроде него самого.

...Войдя в комнату, я застал спавшего на диване человека. Он спал беспокойно, весь съёжившись и натянув край байкового общежитского одеяла на голову. Он внезапно проснулся, откинув одеяло от сонного лица с воспалёнными глазами, и, протирая их (волосы при этом путаным пучком-торчком торчали во все стороны), изумлённо спросил, кто я такой.

Лицо его было мне полузнакомо. Потом я вспомнил: это был Слава Брусилов :— круглый отличник с предыдущего, уже выпущенного курса. Мы скоро объяснились. Слава вернулся из Египта, и его подселили ко мне, пообещав, что он будет жить один (ну да, я же чуть не уехал в Южный Йемен!). А теперь, коли я не уехал, нам предстояло жить вдвоём.

Слава обнаружил трезвость и твёрдость суждений, рассказывая о войне, о лени и трусости наших доблестных союзников по синайской кампании. Я понял тогда, не осознав, а теперь вспомнил, как много значит правда, как преображает она скованного и закомплексованного страхом и демагогическими лозунгами советского человека.

Сертификаты, полученные за участие в иудейской войне, Брусилов бездумно тратил на сигареты "Уинстон" и "Салем", которые блоками носил в общагу. Его невеста Аля, аспирантка биофака, притаскивала спирт, я — апельсины и шоколад, и мы пировали втроём ясными зимними вечерами.

Помню, как Аля билась в истерике после выборов, повторяя: "Я не хочу жить в этой фашистской стране! — а мы с Брусиловым, как могли, успокаивали её, и подносили спирт, и она пила его, разведённый наполовину, звеня зубами по краю тонкого стакана.