Антон Соловьев - Lubvi.NET

Впрочем, какая собственно разница: дождь, солнце, снег? Кроме экрана монитора я редко что-то еще вижу. Но в году есть два небольших промежутка, когда я себя чувствую особенным образом: это ранняя осень и середина весны. В эти два коротких промежутка, между сменой времен года, на меня нередко накатывает беспричинная, светлая радость. Мне хочется не просто жить, а ЖИТЬ! Да, именно ЖИТЬ! Бродить бесцельно по улицам, разглядывать прохожих, записывать свои впечатления, чтобы потом вставить их в очередной роман или статью, или никому больше не показать. Ведь то, что я не могу продать, я пишу для себя, и иногда мне кажется, что это гораздо более ценный товар, ведь если он не имеет цены, то, значит, он бесценный. Или все-таки нет?

Однако весна прошла, затем наступило лето, короткое, полное удушающей жары и проливных дождей, бесцельных прогулок по городу и мотаний по интервью. Когда наступила осень, я поймал себя на мысли, что пора бы уже перестраиваться на ритм «работа — учеба», и тут же рассмеялся. Ведь в ящике моего стола уже лежал диплом. Диплом с синенькой корочкой, со средним балом 4,6 и заветной печатью МГУ им. Ломоносова. Я стал дипломированным журналистом, но это мало что изменило в моей жизни.

Я по-прежнему был свободным копейщиком и, несмотря на то, что меня не раз зазывали в хорошие издания на постоянную работу, я всегда отказывался. Я общался с теми, кто работал за фиксированную зарплату. Тот объем статей, которые они делали за месяц, я обычно делал за неделю или чуть больше. При этом многие редакции не поощряли сотрудничество штатников на стороне. Так что если даже моя зарплата будет больше, чем сейчас, что очень сомнительно, я мог бы просто удавиться со скуки или вынужден был перерабатывать, лишь бы просто не сидеть без дела. Нет, меня такое положение вещей не устраивало.

Впрочем, мои дела шли довольно неплохо. Еще полтора года назад я неожиданно для себя обнаружил, что у меня уже скопилась довольно неплохая сумма, которую я не знал куда потратить. С учетом того, что я очень хорошо питался, одевался скромно, хотя предпочитал качественную и не особо дешевую одежду, а также любил периодически ходить на концерты или просто сидеть в одиночестве в какой-нибудь кафешке или ресторанчике, то подобное состояние моих финансов меня несколько воодушевило.

Летом прошлого года я наметил грандиозный план по ремонту квартиры. Сам я мастерить не люблю, да и времени нет, но журналист, как известно, богат на контакты. Я очень быстро нашел хороших работяг (трезвость была решающим критерием), неделю я не вылезал с интернет-форумов, посвященных ремонту, и полностью изучил все нюансы. К тому же я взял на себя в некоторых изданиях стахановские обязательства, и результатом этого явилась полностью отремонтированная кухня, ванная, туалет и коридор между кухней и ванной.

А в середине августа я все-таки совершил невозможное — воплотил в жизнь свою давнюю мечту: я побывал в Италии, земле, вскормившей Петрарку, Макиавелли, Данте, подарившей миру картины Рафаэля и Да Винчи. Походив по этой земле, вдохнув в ноздри ее воздух, я понял, почему эти люди родились именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте.

Больше всего меня потрясла Венеция, город, из волн восставший и в волны уходящий. Здесь я окончательно понял, что я европеец по духу и мое рождение в России было если не ошибкой, то каким-то весьма странным стечением обстоятельств. Поездка влила в меня новые силы и эмоции, а курортный роман, который само собой случился у меня с одной из наших туристок, придал моей жизни некоторую новизну. Но уже в аэропорту на меня снова накатила оглушающая пустота. Ведь я снова вернулся на круги своя, вернулся из этого яркого, солнечного мира в серую Москву с мрачным свинцовым небом уходящего лета.

К концу августа 2003-го года мои многочисленные знакомые, искренне считающие меня своим другом, в чем я их никогда не стремился разубеждать, заметили, что я вновь стал задумчив, немногословен или напротив слишком многословен, а значит, еще более задумчив. Я смотрел сквозь призму здравого смысла на последние пять лет моей жизни. Пять лет в состоянии постоянного напряжения разума. Разума, который стремился выкинуть прочь все, что не было рациональным или полезным для моего духовного совершенства. «Прочь эмоции!» — любил я себе говорить. И только приходя к Свете, я мог быть самим собой. Я смеялся не потому, что все смеялись вокруг, а потому что мне правда было смешно, я вздыхал, когда мне было грустно, но чаще всего я был погружен в себя даже в обществе Светы, самого близкого мне человека.