Николай Коняев - Дальний приход (сборник)

Долго перебирали родственников, выясняя, кто какую избу в наследство и от кого получил, кому потом продал… Потом дед начал рассказывать, кто в партизанах воевал, кто в армии был, а кто дак и немцам пособлял…

И как-то так неопровержимо выходило, что покойному Петрову, который ни в армии, ни в партизанах не был, вообще ничего не принадлежало в Ежовке, жил он, потому что Петр Илларионович разрешил.

И Колька совершенно напрасно у Петрова эту избенку покупал, правильней было бы у него, у Петра Илларионовича ее купить, но пусть, раз купил, то купил, а Ваське — это Ваське Петрову — ясно сказано было, чтобы не затевал глупого дела, никакие немцы ему не пособят, все равно у Кольки тут полдеревни куплено…

И снова Николай и его совладелец говорили о знакомых ребятах, которые помогут решить проблему.

— Да, конечно, есть, есть ребята! — кивал Петр Илларионович. — Хоть у Кольки и куплено полдеревни, но некоторые остались. Можно купить у них выпить. Как в городе теперь у нас. Культурно, можно сказать, живем…

И еще он, поглядывая на меня, рассказал, что хотя и получил деньги за проданный дом, но держать здесь не стал, отвез в город, в сберкассу, так что ограбить его невозможно. Правда, и выпить если, то тоже не на что…

— Да! — засмеялся Николай. — Правильно бабка Клаша говорит, что тебя, Петя, за дурака не продашь — назад принесут.

— А ты что думал… — горделиво отвечал дед. — В партизаны, думаешь, дураков брали?

И он стучал своим «конем» по земле так, что ошметки липкой грязи летели на наш импровизированный стол.

Все это запомнилось как-то обрывочно.

Обрывками осталось в памяти и воспоминание, когда шли мы куда-то в темноту с дедом, шли без дороги, по мокрому лугу. И вроде шли мы смотреть раму, что стояла в сарае, но вышли почему-то к новым домам.

Долго стучали.

Наконец нам открыли, и в кромешной тьме мы покупали разведенный спирт, а потом пили его на берегу Плюссы, где в густой темноте плескались русалки…

И я слушал этот невнятный плеск, и все ругал купленный спирт, говорил, что раньше у офицеров в глухих гарнизонах игра такая была — русская рулетка. Вставят одну пулю в барабан и пускают револьвер по кругу. А теперь и револьвера не надо. Ставишь бутылку на стол, и неизвестно — жив ли останешься…

— Да… — откуда-то из темноты соглашался со мною Петр Илларионович. — Худая выпивка стала. Не тот, не тот спирт. Не держит у его молекула градуса… А это, точно говорю, русалки… Балуют… Слышишь, как плещутся?

— Ага… — кивал я, прислушиваясь к невнятному плеску. — Слышу…

— Ну вот, тогда так и напиши, что не продана рама, в сарае стоит. Пускай Опенкина не выдумывает лишнего.

Проснулся я в Колиной избе.

За окном накрапывал дождь. В голове шумело. В доме было холодно, сыро, неуютно, а на душе как-то тревожно.

Я попил кипяченой воды из кружки, вспомнил, что приехал сюда собирать грибы, и вышел в сенцы.

Мой рюкзак валялся в углу. Нашел я и свитер. Только красного полиэтиленового ведра, с которым собирался ходить за грибами, нигде не было.

Это меня немножко утешило. Сразу стихло беспокойство за судьбу Ежовки. Деревня, в которой ведро умеют из сеней упереть, не должна пропасть.

Я допил кипяченую воду и отправился искать Николая.

Нашел я его у стариков.

Здесь сидели, и хорошо сидели.

Бабка Клаша перебирала какие-то банки в шкафу, дед, задремывая, сидел на табуретке посреди комнаты, опираясь на свою палку. Совладелец Колиной избы тоже сидел у стола, и так мирно все было, что я выпил сто граммов и позабыл про пропавшее ведро, вплывая в неспешное течение беседы.

— Дак пойдем, пойдем, конечное дело, за грибами. За немца и пойдем…

— Куда?

— За немца… — пояснила бабка Клаша. — Его партизаны в войну убили. Там, в лощинке, белые хорошо растут…

— Не… — открывая глаза, сказал дед. — Я к немцу не хожу… За Черную гриву пойдем. Я давно туда собираюсь.

— Ага… — сказала бабка. — Пойдешь, конечное дело, старый хрень. Спишь уже, дак далеко уйдешь.

— Нет… — закрывая глаза, говорил дед. — Надо идти, если думано грибы собирать. Пойдем… На Черную гриву надо идти… Пойдем…

Слова его звучали все тише, тише, пока не смолкли совсем.

— А давай песню споем, Колька… — предложила бабка Клаша и, не дожидаясь согласия, затянула:

— Да… — прерывая пение, вздохнула бабка Клаша. — Никому не нужны сироты-то. А и родителям без детей тоже не сладко в старости… Вина-то у нас не осталось, Колька?