Николай Коняев - Дальний приход (сборник)

— Не понял! — сказал Петр Андреевич. — Почему же это Пьер Безухов не толстовец, если у Толстого про него в книге написано?

— Не знаю… — пожал плечами отец Игнатий. — Может, потому, что сам Толстой, когда «Войну и мир» писал, еще не успел придумать своего толстовства.

Петр Андреевич растерянно оглянулся вокруг. Тепло пригревало землю солнце. Лучи его сверкали на золоте крестов над маковками храма. Белое облачко проплывало в высоком небе. Легкий ветерок чуть покачивал подернутые маслянистым дымом распустившихся почек ветки берез. Все было как год, как два, как три назад, но только разговор почему-то не получался.

— Извините… — сказал он вслух. — Все равно не могу понять. Получается, что Лев Николаевич писал про одно, а проповедовал потом другое?

— Получается так… — сказал священник.

— Как же так? Нет… Это обдумать надо.

— Вы бы не о Толстом, а о своей душе подумали…

— О себе? — Петр Андреевич покачал головой. — Не… Не хочу о себе думать. О Толстом — интереснее.

— Ну, как знаете… — сказал священник. — Очень мне жалко вас.

— Жалко?

Петр Андреевич хотел было засмеяться, но не засмеялся, вместо этого вдруг нестерпимо захотелось признаться, что ему самому иногда тоже бывает нестерпимо жалко себя; рассказать о том, как плачет он раз в год ночью в весеннем лесу. И Петр Андреевич очень испугался, когда увидел, что священник собирается уходить.

— Подождите! — сказал он. — Подождите… Я еще об одном деле хотел поговорить. Вот сейчас старушки многие толкуют, как иконы у вас украли и как сами они потом в храм возвратились… Ведь было такое?

— Не совсем так, но примерно…

— Вот-вот… Некоторые не верят в это, а я — верю. Понимаете? И знаете почему?

— Почему?

— Места здесь такие, что все время чудеса происходят…

— Вот как?

— Да-да… Именно так. Тут, знаете, недалеко одно село есть, так там каждый год по пять-шесть домов горит. И каждый раз, что характерно, пожары от входной двери начинаются. Понимаете?

— Не очень… — подумав, признался священник. — Что же, получается, что специально поджигают?

— Вот! Вот именно. Специально. Или еще хуже…

— А что же еще хуже может быть?

— А кто его знает… Только вы сами посудите… Если бы из народа кто поджигал — обязательно бы заметили. Ведь село-то небольшое. Я там, например, всех знаю. Конечно, есть там семья одна. У меня даже подозрение на них было, что это они жгут. Я тогда, простите уж, письмо им анонимное написал. Дескать, если будете и дальше жечь, то сами сгорите…

— И что, прекратились пожары?

— Да, одно время не было их, а теперь снова дома начали гореть…

— А что это за семья такая?

— О! Интересная очень семья. Я давно ее изучаю. И знаете, что интересно ведь? И старший брат там дома жег, и отец, и дед… А прапрадед один — это я у Толстого в «Войне и мире» вычитал, — похоже, это он и поджег Москву в 1812 годе. Участь у них такая, что же сделаешь… А вот вы, как священнослужитель, чего бы посоветовали? Дело против их возбуждать? А доказать тогда как? Доказательств-то нет, одни подозрения и убеждения…

— Я бы посоветовал молебен отслужить в этом селе и крестным ходом по всем домам пройти…

— Да… Правильно… Прежний батюшка тоже такой совет давал. Царствие ему Небесное… А вы что, уходите?

— Да… — кротко ответил священник. — Извините, конечно. Но, знаете ли, дела…

— Не уходите… — попросил Петр Андреевич. — Я же еще не все рассказал… Хотите, я вам родники наши покажу?

— Родники? — Отец Игнатий остановился. — Здесь родники есть?

— И какие еще! — похвастал Петр Андреевич. — Между прочим, мне бабушка рассказывала, раньше там часовня стояла.

— И далеко это?

— Да нет, нет… — заволновался Петр Андреевич. — Близко совсем. Рядышком.

— Ну хорошо… — поколебавшись, согласился священник. — Подождите… Я оденусь только сейчас…

И он ушел к дому, где всегда жили священники. Сейчас на одной половине жила семья прежнего батюшки, а вторую выделили новому.

Со спины он казался еще тоньше. В черной, перевязанной в поясе рясе, в черной шапочке, натянутой на длинные, рассыпающиеся по плечам волосы, он казался еще моложе, и был чем-то очень похож на монашка с картинки, которую Петр Андреевич видел в журнале. Только на картинке рядом с монашком стоял еще и медведь, а тут… Петр Андреевич, вздохнув, налил себе еще одну стопочку и выпил, а оставшуюся в бутылке водку заткнул бумажной пробкой и убрал вместе со стопками в портфельчик.

Когда же управился с этим делом, вышел и отец Игнатий из дома.