Не странно ли, что женщина, прожившая в целом благополучную жизнь, любившая и любимая, как высшую степень счастья вспомнила всего лишь двадцать минут своей жизни?».
В одной книжке по женской психологии я прочла, что нужно делать такое упражнение: три раза в день мысленно спрашивать себя: чего я сейчас хочу? И мысленно же называть три самых сокровенных желания. Ну, я попробовала. В первый раз спрашиваю себя: чего я сейчас хочу? Тут же сама собой, без всяких усилий всплыла мысль: хочу остаться одна, лечь на диван и читать книжку. Никакого второго и третьего желания не обнаружилось. Ладно. Спустя несколько часов, повторяем упражнение. Хочу раздеться, принять душ, лечь в постель и читать книжку. Ну, а ещё, ещё? Ну, водички холодной выпить. Все. И последний раз в тот день (лёжа в постели с книжкой): чего я сейчас хочу? И мгновенный ответ: ничего. На следующий день ещё трижды: «Ничего». Может, я неправильно делаю это упражнение? Может, надо спросить в глобальном смысле: чего я хочу? О! В глобальном я много чего хочу – чтобы все мои были здоровы, чтобы служба у мужа, бизнес у сына, учёба у невестки шли хорошо, чтобы ты, моя девочка, благополучно родилась и росла здоровой, умной и красивой, чтобы ни с кем из моих родных, включая сестёр, зятьёв и племянников, ничего плохого не случилось. Чтобы война в Чечне кончилась и в Ираке не начиналась. Чтобы никаких больше революций в стране. Чтобы все были живы и счастливы.
Нет, написано в книжке, надо спросить именно так: чего тебе самой лично для себя и сию минуту хочется? Остаться одной, лечь на траву под деревом и читать книжку, и чтоб никуда не надо было спешить и никаких незаконченных дел над тобой не висело. А больше – ничего.
И стало страшно.
Но прошло немного времени, и я подумала: а что? Чем плохо это желание – лежать под деревом и читать книжку? Чего это я так испугалась и застыдилась? Почему бы, в самом деле, не уединиться где‑то и не поваляться на травке в своё удовольствие? Только вот где? На даче? Ну, это не то, не то, там телефон, там люди, и как нарочно кто‑нибудь приедет, начнётся – выпить, закусить, обсудить последние новости: кого сняли, кого посадили, кто следующий… Надоело, противно.
Вот уехать бы куда‑нибудь далеко–далеко, так, чтобы никто не знал, где ты есть, и отрешиться от всего – от новостей по телевизору, от телефонных звонков, от бесконечных домашних обязанностей, от вечного «я должна»… И побыть хоть немного наедине с собой – среди травы, цветов, воздуха и света…
Эта простая мысль так овладела мной, что я возвращалась к ней снова и снова, находя её всё более привлекательной. Часто выплывала картинка из детства, как в солнечный летний день я лежу в высокой–высокой траве, такой высокой, что меня в ней не видно, смотрю в небо и слежу за движением облаков; дует сильный тёплый ветер, отчего облака словно размазывает по небу, а здесь, внизу, шелестит и клонится в разные стороны трава, щекоча мой лоб и щеки, и голые коленки. Это заброшенное поле с высокой травой было на окраине города, где мы жили, позади всех домов, и все дети любили валяться и прятаться в ней, а девочки плели из высоких стеблей зелёные венки и носили их, пока не завянут. В самый жаркий день в траве было прохладно, она приятно холодила спину между бретельками открытого сарафана, но особенно приятно было, держа в руках сандалии, ступать по ней босыми ногами, заходя в глубь поля все дальше и дальше, выбирая место, где упасть и пропасть, как в море утонуть, и где никто тебя не увидит и не найдёт, пока ты сама, устав наблюдать за облаками, не поднимешься во весь рост и не крикнешь: «Девчонки! Я здесь!».
Вот бы, думала я теперь, найти то поле и утонуть в нём ещё хотя бы раз в жизни! Может, именно такая «подзарядка» мне и нужна, чтобы снова о чём‑то мечтать, чего‑то хотеть? Но поля давно нет, на нём ещё во времена моей юности построили кинотеатр «Космос». К тому же, взрослая женщина, лежащая, запрокинув руки за голову, в траве, выглядела бы странно и даже двусмысленно. Все же сама мысль – пусть не о поле травы, но о том, чтобы уйти, уехать, укрыться от всех – не навсегда, конечно, а лишь ненадолго, чтобы только глотнуть забытого ветра, и – назад, – эта мысль не оставляла меня. Я лелеяла её ночами, придумывая, как бы можно было это устроить, и не находя – как. Просто взять и уехать, ничего никому не сказав, – значит, совершить поступок безрассудный и – для матери семейства – безответственный. Никто не поймёт, напротив, – все осудят. Родным этот странный поступок, причинит боль, напугает. Муж начнёт с ума сходить, поднимет всех на ноги, станет думать о самом страшном, и может решить, что я его бросила. Не дай Бог, ещё сляжет с сердечным приступом. Сестры обрыдаются и, пожалуй, заранее меня похоронят. Сын… Сына жалко. Вот уж он точно не поймёт. Ещё решит, что мамаша того… умом двинулась. Найдут, повяжут и лечить вздумают. Пойди тогда докажи, что это не болезнь никакая, а просто… душа мается. Нет, не поймут. Не захотят даже понимать, скажут: блажь, блажь! Не ожидали от тебя такого. Я и сама от себя не ожидала. Всю жизнь совершала исключительно благонравные поступки, продиктованные правилами и нормами, а больше всего – ответственностью: перед родителями, учителями, младшими сёстрами, подругами, перед мужьями и их матерями, перед собственным сыном, перед начальством, партией и Родиной. Можно после стольких лет благопристойного поведения совершить один, заметьте, не безнравственный, не противозаконный и даже не какой‑то там неприличный, а всего лишь немного странный поступок?
Читать дальше