Василий Ливанов - Люди и куклы (сборник)

В 1986 году готовился к изданию фотобуклет «Актеры советского кино — Виталий Соломин». Виташа попросил меня написать к этому буклету сопроводительный текст.

Из буклета:

«Нет ничего удивительного в том, что ведущего артиста Малого театра часто приглашают на роли в кино. Но вдруг Виталий Соломин получает приглашение на роль… от скульптора. Да, скульптор просит позировать для портрета. Очевидно, собирается запечатлеть артиста в жизни или в одной из сыгранных им ролей? Нет, вовсе нет. Скульптор трудится над монументальным памятником нашей победы в Великой Отечественной войне. Центральная фигура монумента — русский солдат. И образ этого солдата артист вместе со скульптором должен создать не на сцене, не на экране, а в бронзе. Удивительно? Тех, кто знает и любит творчество Виталия Мефодьевича Соломина, приглашение скульптора, пожалуй, не удивит.

…Вот говорят: внешность обманчива. А уж внешность актера тем более… Но внешность Виталия Соломина, сразу же располагающая к доверию, не обманывает. Потому что счастливо отражает самую суть его характера и характеров сыгранных им положительных героев — надежность. И вероятно, это личное качество, столь привлекательное в мужчине, было сначала замечено режиссерами “женских” фильмов, а потом и критикой. Откуда же проистекает эта надежность? Думается, прежде всего от желания и умения надеяться. Герои Виталия Соломина, такие разные, обязательно несут эту светлую и вечную тему с женским именем Надежда.

Артист никогда не повторяется, он необычайно многообразен в подходе к литературной первооснове, в разработке и раскрытии характеров. И в этом ему, конечно, помогает зрелое режиссерское дарование.

…Выкроив время между репетициями, спектаклями, съемками, оставив ненадолго домашние хлопоты, волнуясь, стоит актер в мастерской скульптора. Старая солдатская пилотка на мягких белесых волосах, вздернутый нос с широкими крыльями ноздрей, всегда неожиданная, лукавая, бесконечно обаятельная улыбка, очень внимательные и, может быть, поэтому слегка грустные глаза».

Сохранилась видеопленка, снятая кем-то из общих знакомых на даче в день моего шестидесятилетия. Виташа произносит тост в мою честь:

«Ты ворвался в мою жизнь очень решительно и основательно! Но тут я обнаружил, что рядом со мной человек, которому я, может быть, за многие годы могу доверять свою жизнь — и театральную, и вообще, свою личную жизнь… Кроме того, ты меня хвалишь чаще, чем другие (смеется).

Я люблю твою семью. Я хочу, чтобы ты очень долго жил. Потому что ты мне очень нужен».

И ты очень нужен мне, Виташа. Всегда. Даже когда тебя уже нет рядом.

В его фамилии — Ямщиков — слышится перезвон валдайского поддужного колокольчика, а перед глазами возникают русские равнины, по безбрежным просторам которых меж высоких хлебов или стылых сугробов летят, бешено крутя охваченные железными ободами колеса или скрипя широкими полозьями саней, ямщицкие лихие тройки.

Даже имя нашего Ямщикова самое для него подходящее: Савелий, по-народному Савва. Исконно русское, теперь, к сожалению, редко встречаемое старинное имя.

Ямщиков — значит, сын ямщика. Не его ли прапрадед вез Радищева из Петербурга в Москву? А может быть, это сам Пушкин вслушивался в ямщицкую протяжную песню, колеся под лунным светом где-то по дорогам Псковской губернии? И чья это ямщицкая тройка навеяла Некрасову слова ставшей народной песни:

И, как заправский ямщик, не знает Савелий успокоения, не сидится ему на одном месте. Можно сказать, изъездил он всю Россию — когда на поезде, когда на машине, а то и на лошадях.

«Самое большое счастье для меня, отпущенное Богом, возможность основную часть жизни провести в рабочих командировках в провинции. Карелия, Псков, Новгород, Кострома, Ярославль, Вологда, Углич… Мне снятся дивные сны, в которых Кижи соседствуют с суздальским полем, рязанские окские плёсы — с архитектурными творениями псковичей и ярославцев, костромские портреты — с ферапонтовскими росписями. В провинции я чувствовал себя своим, совсем не лишним человеком», — признавался Ямщиков.

Издавна сложился в русской литературе образ ямщика — ладно скроенного и крепко сшитого мужика с широким, загорелым под дорожными ветрами лицом, на котором светлыми озерами смотрят на вас, седоков, внимательные глаза.