Уильям Бойд - Браззавиль-Бич

— Что именно?

— Уравнение. — Он начал было ей что-то объяснять, но она его остановила.

Он уложил поверх раскопанной почвы квадраты дерна и утоптал их.

— Совершенная фантастика, — сказал он. — То, как все это было.

В тот вечер после обеда Джон вместо чтения сидел за столом и работал, методично покрывая страницы ее альбома для рисования закорючками математических формул. На следующий день он не пересказывал ей новый детектив: он ничего не прочел вечером, но был в таком восторге от вчерашних достижений, что голый проплавал в море целых полторы минуты. Она закутала его в полотенце, а потом в одеяло, которое на пикниках служило им подстилкой, смеясь над зрелищем, которое он являл собой, когда вышел из воды, совершенно белый от шока и холода, и на согнутых ногах, в раскорячку заторопился к ней по пляжу.

— Холодно, — прохрипел он, дрожа, как отбойный молоток. — Хрен знает, до чего холодно. — Тут он тоже рассмеялся оглушительным, утробным смехом, словно затрубил в тромбон. Он никогда — на памяти Хоуп — так не смеялся. Ей было странно слышать этот гулкий и звонкий хохот, исполненный безудержного ликования.

На следующее утро, когда они собирались в дорогу, Хоуп увидела, что он привязывает лопату к раме своего велосипеда.

— О'кей, — сказала она. — Что происходит?

— Хочу поставить эксперимент, — он улыбнулся ей. — Посмотреть, может, это опять сработает.

Итак, Хоуп сидела и рисовала, пока Джон рыл яму. Это был квадрат со стороной в пять футов, и за два часа методичной, с редкими передышками работы он углубился в землю футов на пять. Первый длительный перерыв он сделал на ленч.

— Ну и как дела? — спросила Хоуп.

— Пока ничего нового. — Вид у него был слегка расстроенный.

— Озарение нельзя вызвать искусственно, да еще таким способом, — резонно заметила Хоуп. — Я уверена, что Архимед после своей «эврики» не начал принимать ванну по несколько раз в день.

— Ты права, — сказал он. — Может быть… Но все это определенно было связано именно с процессом рытья. Усилие. Сама логика действий. Смещение пластов… От этого у меня в голове что-то прояснилось. — Он протянул руку за бутербродом. — После еды попробую еще раз.

Он снова взялся за свое. Хоуп смотрела, как он увеличивал яму, отрезал куски дерна, аккуратно их складывал, вонзал лопату в почву, отделял пласт земли и выкидывал ее наверх, на влажную горку. В его работе было что-то, само по себе приносящее удовлетворение, даже ей, со стороны, это было понятно: простые, но требующие усилий действия, которые сразу дают видимый результат. Яма становилась все глубже. Хоуп ушла погулять.

Когда она вернулась, он сидел и писал в ее альбоме для рисования.

— Эврика? — спросила она.

— Полуэврика, — он ухмыльнулся. — Понимаешь, скачок вперед, на добрых три этапа дальше того, чего я прежде достиг. На самом деле я пока не знаю, как все это соединить. — Вид у него вдруг стал серьезный и торжественный. — Это была удивительная идея.

Она стала смотреть, как он зарывает яму.

— Самая скучная часть работы?

— Нет. Я делаю это с благодарностью. Эта яма хорошо поработала на меня, и я с радостью возвращаю ее в прежнее состояние.

— Боже правый!

— Ну, вот с тобой и все. — Он был счастлив.

Новая идея его, по-видимому, удовлетворяла. Он перестал работать, начал читать детективы, и на несколько дней у них установился прежний распорядок. Но в предпоследний день их пребывания на острове он, несмотря на ее протесты, опять взял с собой в поездку лопату.

— Послушай, а дураком ты себя не чувствуешь? — издевательским тоном спросила она.

— С какой стати? — В голосе его зазвучали воинственные нотки. — Что ты в этом понимаешь! Идеи, которые мне здесь пришли в голову… Мне много лет так не работалось. — Он взглянул на нее почти с жалостью. — И мне наплевать на твои уязвленные чувства.

— Да-да. Ты обо мне не тревожься. Копай дальше. Он так и сделал. Он рыл землю без передышки три часа и за это время выкопал длинную, глубиной фута в три с половиной, траншею. Она буквально заставила его остановиться и немного отдохнуть, но очень скоро он опять взялся за свое. Ему что-то «забрезжило», сказал он. В сумерках, изможденный, он сдался. «Мы завтра приедем и зароем все это», — сказала она, чуть не силой уводя его от ямы.

Домой они ехали медленно, на свободном ходу спускаясь по покатой дороге в деревню. В окнах появлялись первые желтые огоньки, облака над островом розовели и лиловели, как сливы, море было ровным, как серебряная тарелка.