Уильям Бойд - Браззавиль-Бич

— А именно?

— Вот текст вашего контракта. — Она перелистала несколько страниц. — Вы помните этот пункт?

Я прочла его. Я не могла не усмехнуться. Суть заключалась в том, что все публикации на основе исследований, проведенных в Гроссо Арборе, охраняются авторским правом этой организации, если не будет дано ее особого разрешения. То же относилось ко всем собранным данным, которые по окончании срока контракта должны быть сданы в архив фонда.

— Нет, — сказала я. — Это у вас не выйдет. И не мечтайте.

— В книге вам полностью воздадут должное. Юджин вам обещает. Я вам обещаю.

— Мне на это насрать. Вы меня не остановите.

Джинга резко встала. «Сейчас вам лучше помолчать, дорогая. Что бы вы сейчас ни сказали, вы об этом пожалеете. — Голос ее звучал деловито, убедительно, по-матерински. — Я зайду к вам завтра утром, перед тем как вы уедете. Пожалуйста, сейчас не говорите ничего. Мартим отвезет вас в город». Она храбро улыбнулась мне и закрыла за собой дверь.

Я вышла на воздух и закурила. Ночные бабочки мельтешили у фонаря над входом в барак, ударялись о колпак, на лету задевали его крыльями. Три бледных пятнистых геккона, вцепившись в деревянную стену, неподвижно и терпеливо ждали, когда насекомые на нее сядут. Воздух был полон скрипучими голосами сверчков и звуками шутливой перепалки и смеха, которые доносил с кухонного двора ночной ветер.

Кроме всего, происшедшее меня забавляло: я взглянула на него, смирившаяся, готовая разрыдаться, — и затряслась от беззвучного сдавленного смеха. Я судорожно, глубоко затягиваясь, как смертник перед самым расстрелом, курила свою сигарету, расхаживая по дворику, бесцельно размышляя о том, что делать дальше, перебирая те немногие эфемерные возможности, которые у меня остались. Я испытывала странное облегчение: такое бывает, когда твое поражение становится очевидным. Теперь, во всяком случае, можно прекратить борьбу, говоришь ты себе. Как бы то ни было, с этим эпизодом покончено, может начаться новый.

Я вздохнула, я покачала головой, я мысленно завыла на звезды в ночном небе. В голову мне пришла фраза, которую как-то Джон привез из Америки: обыграли, отодрали и обосрали. Да, подумала я, именно это со мной и произошло: меня обыграли, отодрали и обосрали…

Хаузер приглашал меня зайти к нему поздно вечером выпить, если у меня будет настроение. Оно появилось, только что, и я зашагала по Главной улице к его бунгало. В звездном свете огромная хагания отбрасывала на пыльную дорожку пятнистую, изломанную тень. Я думала: что мне делать? Куда мне идти? Кто пойдет со мной?

Хаузер, улыбаясь, распахнул передо мной дверь.

— А, Хоуп, — произнес он. — У меня для вас сюрприз.

— Пожалуйста, не надо, — сказала я. — Сюрпризов с меня на сегодняшний вечер хватит.

Я переступила через порог. Тоширо, стоя у морозильной камеры, открывал бутылку пива. За столом сидели Ян и Роберта Вайль.

Все прошло прилично, в общем, совсем неплохо, мы не испытывали ни неловкости, ни скованности — вопреки моим ожиданиям. Мы долго и горячо рассуждали о том, как нас с Яном похитили, говорили об Амилькаре и команде «Атомный бабах», о миссионерской школе и ночной атаке. Я рассказала им о своих последних днях в плену, об изящной пушке и слишком маленьких для нее лиловых снарядах, о нелепой смерти Амилькара, о недоумевающих и обходительных бельгийских наемниках. Эта беседа взбадривала, поднимала настроение — в особенности после тягостной встречи с Джингой Маллабар. В тот вечер в комнате царила воодушевляющая атмосфера примиренности и единения. Хаузер и Тоширо без перебоев снабжали нас пивом и пригласили двух новых научных сотрудников (Бреда и Мильтона, если я не путаю), чтобы они тоже послушали наши военные рассказы. Радио у Хаузера было настроено на какую-то центральноевропейскую станцию, передававшую на коротких волнах джаз пятидесятых. Роберта выкурила две-три своих ментоловых сигареты, и Ян не сделал ей замечания.

Что касается Яна, он, по-моему, похудел, и в первый момент мне было странно снова увидеть его гладко выбритым. Он достаточно убедительно изображал собранность и уверенность в себе, но я кожей ощущала, что в моем обществе ему тяжело, он чувствует себя уязвимым, в душе у него нарастают нервозность и тревога.

Он дождался, когда все вышли из-за стола, это было после полуночи. Мы стояли возле бунгало, где жил Хаузер, не желая резко прерывать наш праздник общения и взаимной симпатии. Видя, что Роберта оживленно болтает то ли с Бредом, то ли с Мильтоном, Ян улучил момент и отвел меня на несколько шагов в сторону.