Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево

У Маниша круглая голова, круглое лицо и круглое же тело — вылитый Фальстаф. Вместо уже привычной мне оранжевой тики у него на лбу три горизонтальные белые полоски, которые он наносит сандаловой пастой, из-за чего похож на какого-то дикого туземца. Я выгрузила покупки на небольшой прилавок, и Маниш кивнул:

— Покупаете английскую еду и французское вино. Вечеринка намечается?

— Небольшая. Как ваши дела, Маниш?

— Прекрасно, лучше не бывает. — Его улыбка вдруг угасла. — Даже несмотря на то, что из города приезжает мать жены.

— Уверена, что ваша жена будет рада ее увидеть.

Он печально покачал головой:

— Нет. Даже жена не рада. Она приезжает из Калькутты потому, что там сейчас опасно. — Широкая улыбка вновь озарила его лицо. — Но здесь ведь хорошая карма, правда?

— Просто великолепная. — И я подумала: неужели это карма, Великий Регулятор, не позволяет этому человеку грустить? Уж не в этом ли его секрет? — Это ведь благодаря карме все в конце концов становится явным, не так ли?

Он радостно закивал:

— Может, да, может, нет. Но не нужно желать того, чего нет, верно? Желать — значит страдать. Лишь принимая все как есть, мы находим гармонию.

— Разумеется. — Я задержала взгляд несколько дольше, чем того позволяли правила приличия, на лице этого философа, торгующего привозным печеньем. Лишь принимая все как есть, мы находим гармонию? Над этим стоит поразмыслить. Но в тот момент я не была готова отказаться от обследования сандалового дерева, поэтому спросила: — У вас есть какие-нибудь лестницы?

— Нету, госпожа, но могу раздобыть.

— Отлично. Как скоро?

И вновь оно — это ужасное покачивание головой:

— Очень скоро, госпожа.

— Гм… За пару дней или за пару недель?

— О да. — Кивок. — Всего за несколько дней.

Я хотела спросить, за сколько именно, но вспомнила женщину в абрикосовом сари, которая сказала, что церковь будет закрыта весь день, но велела приходить через два часа.

— Хорошо, — сказала я. — Закажите, пожалуйста, лестницу и пришлите мне на дом, как только ее доставят.

Я подписала долговую расписку, и Маниш заулыбался. Когда я села на велосипед, он крикнул:

— Езжайте помедленнее, госпожа.

После чего улыбнулся еще шире и помахал мне рукой.

Я помахала в ответ, подумав, до чего же сильно Маниш напоминает Рашми. У него был небольшой дом по соседству с магазином и целый выводок детей — даже и не знаю, сколько их, — но ему удавалось их прокормить, и, казалось, этого ему достаточно. Теперь с ним будет жить его не самая приятная, судя по всему, теща, а он все равно улыбался. Как и Рашми, он не питал больших надежд и со многим был готов примириться. Возможно, я смогу научиться у этих людей смирению. Они смирялись даже с устроенными не по их желаниями браками. Девяносто пять процентов свадеб в Индии устроены родителями, и однако же в этой стране самый низкий процент разводов в мире. Жизнь мимолетна, так почему бы не принимать все как эфемерное и не стараться прожить каждый ее день наилучшим образом. Быть может, мне и не стоило надеяться, что романтическая любовь продлится вечно. Быть может, неразумно было ожидать, что Мартин вернется с войны и мы начнем все с того места, где остановились. Быть может, мы оба станем счастливее, если я смогу принять произошедшую в нем перемену.

Западная, не приправленная специями пища манила меня, как успокоительный оазис манит путника в раскаленной пустыне, и я знала, что Мартин оценит это отступление от жгучих соусов, какими бы аутентичными они там ни были. Я накрыла в столовой, воспользовавшись посудой, что перешла к нам вместе с домом, — розенталевским фарфором с голубым цветочным узором и тяжелым уотерфордовским хрусталем — ни тот ни другой в Чикаго мы себе позволить не могли. Я покрутила в руках бокал, любуясь радужными гранями, затем вышла в сад, чтобы срезать красных маков для кувшина. Цветы выглядели трепетно живыми между степенными старинными подсвечниками, и этот причудливый эффект вызвал у меня невольную улыбку. Терпимость оказалась вполне достижимой.

Хабиб пришел, когда я уже заканчивала накрывать стол. Увидев в кухне бараньи отбивные и горох, он нахмурился и застыл на месте. Я принялась сама разгружать его корзину.

— Займитесь ужином. А я тут готовлю кое-что для гостя.

Хабиб рассчитывал на заработок, и было бы жестоко лишать его этих денег. Он отодвинул мясо в сторону и принялся нарезать лук — похоже, любое индийское блюдо начинается с нарезки лука, — а я наблюдала, как он крошит, перемалывает, приправляет. Хабиб выстроил в линию нут, шпинат, семена тмина, кориандр, почки и — как обычно — горку острых-преострых перцев. Я решила подать его карри и райту в качестве дополнительного блюда, но, когда он вытащил баклажан, сказала: