Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево

Прибавим к этому океан обид на Радж и ту затаенную, тлеющую ненависть, что даже поваров заставляет осквернять обед сахибов, а водоносов — запускать змей в купальные ванны. Иные удивляются: разве способны эти слуги, смирно сидящие у костров своих лачуг, затеять революцию? И в подобной обстановке Фелисити крепит дружбу со своим индийцем. Меня это беспокоит.

Они не только видятся в приюте, но и обмениваются записками, которые Фелисити мне не показывает. Говорит, что это благодарности от миссионеров, но, когда она читает эти послания, я вижу, как светится ее лицо. Вряд ли миссионеры способны так ее вдохновить.

Дружба эта может оказаться опасной для них обоих, однако Фелисити пропускает мимо ушей все мои вопросы, как и мои предостережения. Эта разница во мнениях привела к едва заметному холодку между нами. Мы обе избегаем говорить о наметившемся отчуждении, но я беспрестанно о нем думаю.

Ноябрь 1856

Дивали — это праздник огней в Индии, и никогда еще не видела я страну эту столь восхитительно прекрасной. Дивали означает «горящие лампы»; пять дней каждая лавка, каждый дом, всякая повозка рикши и всякое дерево украшены маленькими глиняными лампами. Толпы людей в праздничных одеждах совершают пуджу — религиозный обряд поклонения свету, который означает победу в человеке доброго начала над злым.

В дни празднования Дивали все поклоняются солнечному божеству Сурия, но у индуистов бытует представление, что Бог есть Непостижимое, а потому многие из божеств — это их символические заступники, вроде христианских святых. Они приветствуют друг друга, произнося «Намасте», что означает «Бог во мне склоняется перед божеством в тебе», и мне кажется, что в этом обычае куда больше сердечности, чем в обычном рукопожатии. Дивали посвящен внутреннему свету, что рассеивает невежество и несет радость.

Как бы мне хотелось, чтобы Кэти увидела все это. Я помню, как радостно вспыхивало ее лицо, когда ей удавалось выучить новое слово. Огрубевшими ладонями она приглаживала свои непослушные черные волосы. Иногда могла рассмеяться, и меня неизменно очаровывала легкость ее нежного голоса, в звонкости своей подобного колокольчику, и столь не соответствовавшего ее грубоватой внешности.

Я всегда буду любить Кэти и Фелисити, но одна из них утеряна для меня навсегда, а другая — все равно что сестра. Я храню любовь в своем сердце и безмерно благодарна этому дару.

Мы с Фелисити развесили лампы и глиняные светильники по всему дому и на улице, а когда слуги принесли корзинки с морковной халвой и миндальными пирожными, мы дали им взамен бакшиш.

Индиец, друг Фелисити, тоже принес корзину, которая напомнила мне сокровище с погибшего в кораблекрушении судна, — тщательно уложенная горка из фруктов, чатни, засахаренных семян лотоса, персидских фиников и букетиков бархатцев. Что же, похоже, он из состоятельной семьи. Я выразила ему свою благодарность так же, как и всем остальным, а Фелисити сжала его ладони, и у меня создалось впечатление, будто что-то невысказанное промелькнуло между ними.

С темнотой мы устроились на веранде, воткнув в волосы бархатцы, и любовались фейерверками, распускающимися в небе с шипением капнувшего в огонь жира. Я растрогалась до слез. В самую темную ночь года, в одной из самых нищих стран мира люди устраивают праздник в честь света. В постели мы отправились притихшие, благоговеющие перед величием их неистребимой надежды.

Ноябрь 1856

Кашель Фелисити все усиливается, и она выразила желание подняться в Прагпур, чтобы подышать чистым воздухом высокогорья. Но когда я попросила Лалиту упаковать наши вещи, то с изумлением услышала, что Фелисити намеревается отправиться одна. Она пояснила свое решение так: «Кто-то ведь должен остаться дома, чтобы слуги не растащили добро, — после чего ласково поцеловала меня в щеку. — Обещаю делать наброски всего, что увижу, и вернусь бодрая и здоровая».

Мне показалось, она чего-то недоговаривает. Не понимаю.

Декабрь 1856

Скучаю по ней.

Декабрь 1856

Фелисити вернулась окрепшей, и все мои страхи развеялись.

Дохнуло зимой, и мы с удовольствием поеживаемся от прохлады. До чего же восхитительно сидеть на солнышке, завернувшись в индийскую шаль, и любоваться окрестными горами. О, эти горы! Когда Господь наградил нас даром речи, он не озаботился тем, что нам не хватит слов, дабы выразить впечатления от Гималаев. Они являются миражами, возникают в небе галлюцинациями, глядя на них, можно лишь невразумительно лепетать или хранить молчание.