Мартин Вальзер - Браки во Филиппсбурге

Ганс отбросил одеяло. Над ним еще стучали шаги. Господин Клафф. В такую поздноту еще не спит. Туда, сюда и опять туда. Ганс понимал, что жилец этот, ночным вышагиванием нарушающий покой окружающих, вызывал у госпожи Фербер тревогу. Вдобавок он не равномерно ступал обеими ногами. Возможно, у него протез. Иногда он останавливался, и все равно из головы его было не выкинуть, каждую минуту он опять мог застучать: топ-топп, топ-топп…

В какой-то далекой квартире плакал ребенок. Дневная жара спустилась с крыш во все нижние квартиры. Ребенок плакал, надрываясь. Но Гансу эти визгливые вопли казались дружеским знаком. Сейчас чья-нибудь угревшаяся благоверная выберется из протухлой супружеской постели и попытается одурачить младенца. Но крик только усилился. Теперь еще один грудничок подхватил его, ответил первому и передал дальше. Третий горлан завопил, разбудив следующего, и так все дальше и дальше. Ганс подошел к окну, далеко высунулся и попытался подсчитать голоса, но голоса множества сосунков сплелись в единый клубок, испуганно вспыхнули слева и справа огни, бросив яркие пятна на тротуар; в светлых оконных пятнах Ганс подсчитал мечущиеся взад-вперед тени ворчливо-озабоченных мамаш. Перед все нарастающим детским плачем взрослые всей улицы оказались в полной растерянности. К кому обратиться — в полицию или к врачам? Ганс принимал участие в размышлениях всех соседних семей. Тут отчаянный крик какого-то младенца перекрыл все остальные крики, и его подхватили другие, как хорошо спевшийся хор. Но, видит Бог, пением их крик назвать было нельзя. Слушать его никакого удовольствия не доставляло, приходилось то ждать, затаив дыхание, то надеяться, что вот наконец-то он достигнет апогея, вот-вот, но крик не затихал; и кто посмел бы просто-напросто заткнуть уши, просто-напросто переждать, укрывшись одеялом? Не подготовка ли это к каким-то серьезным событиям? Но как ни прислушивались люди, кроме крика, ничего не происходило, и тот в конце концов начал утихать. А чуть позже и вовсе замер. Супружеские пары бухнулись обратно в постели. И только одно окно не потухло. Может, подумал Ганс, один из младенцев умер.

— Ну, иди же, — сказала учительница домоводства из номера двадцать четвертого.

— Ах, оставь, — ответил мужской голос.

Ганс уже давно узнал от госпожи Фербер все, что можно было узнать об этих соседях. Учительница заполучила себе мужчину, он теперь ночевал у нее. Жениться на ней он не мог, у него не хватало денег, чтобы содержать жену, троих детей, да еще обзавестись новой семьей. Жена его находится в санатории, туберкулез, у одного ребенка тоже нашли затемнения, рассказала госпожа Фербер. Он агент по объявлениям для телефонных книг.

— Ты на меня сердишься? — услышал Ганс голос учительницы.

— Дай же мне спать, — ответил мужской голос.

— В такую жару…

Он: Я хочу спать.

Она: О Фред! — (И после паузы.) — Ты был у Анны.

Он: Нет.

Она: Скажи мне правду.

Он: Я не был у нее.

Она: Ты был у нее.

Он: Ну что ты выдумываешь.

Она: Я нашла железнодорожный билет.

Он: Где?

Она: В твоем бумажнике.

Он: Я был там по делам службы.

Она: И не заходил в санаторий?

Он: Нет.

Она: Но ты же можешь мне сказать. Она ведь твоя жена. Пожалуйста, Фред, скажи мне, я не стану сердиться, я только хочу знать, я не выдержу, если ты будешь лгать мне, все, что угодно, Фред, только не лги, пожалуйста, скажи мне.

Он: Дай же мне спать.

Она: Ты звонил ей?

Он: Да.

Она: Почему ты мне не говоришь этого?

Он: Разве я тебе не сказал?

Она: Слишком поздно. Теперь я тебе больше не верю.

Он: Ну что ж… как тебе угодно.

Она: Фред!

Он: Лина, я хочу спать, я не в силах всю ночь разговоры разговаривать, пойми же меня, и что из всего этого получается? Мы кричим в темноте, не видя друг друга, выходим из себя, ах, Лина, мне все это уже знакомо, все это у меня уже было, оставь до завтра, дорогая!

Что ответила Лина, Ганс не разобрал, но слышал, как зашуршали простыни и ночные рубашки, слышал всхлипы, и наконец звуки машинального соития, и незадолго до затухания — взрыв истинной страсти. А потом их порывистое дыхание усилило перегуд вздохов, что прорывались к нему отовсюду сквозь тонкие стены.

Интересно, какая она, эта учительница Лина? Он до сих пор видел только ее мотороллер у дома. Наверное, выходя на улицу, она надевает кожаной пальто бутылочно-зеленого цвета и светло-зеленый шлем. Ей было года тридцать два, и она страстно хотела удержать возлюбленного, но, постоянно хныча и трясясь от страха, как бы не потерять его, тем скорее его теряла.