Игорь Губерман: Штрихи к портрету

Дело в том, что ученическая эта тетрадь тоже была рукописью. Давний приятель отдал Рубину заметки своего отца: тридцать лет назад, вернувшись только-только из лагеря, тот решил записывать все, что вспомнит, но потом увлекся суетной городской жизнью и тетрадь забросил. Рубин оттуда тоже выписал одну историю. Она была о посрамлении какого-то лагерного придурка, случайно впавшего в немилость у начальства и оказавшегося вместе с отцом приятеля в БУРе — штрафном бараке усиленного режима. Там, развлекая уголовников, чтобы они его не тронули, этот придурок (поляк по национальности) разглагольствовал о своей ненависти к евреям. В частности, сказал придурок, он как раз поэтому терпеть не может многих опер. Ясно сразу, кто их написал, а вот оперу «Кармен» он любит — настоящее испанское произведение, автор которого композитор Бизе…

— Французский еврей, — вставил с нар отец приятеля, ожидавший удобной возможности вмешаться. Презрительно покосившись, придурок решил не реагировать на общий смех и кисло сказал:

— Нет, опера все-таки и есть опера, в ней жизни нету, темперамента нету и души. То ли дело, например, «Севильский цирюльник», оперетта, написал Оффенбах…

— Австрийский еврей, — сказал отец приятеля. Тут придурок совершенно взбеленился от хохота уголовников и закричал, что хоть евреи всех талантливых людей своими числят, но уж автор польской национальной мазурки композитор Венявский…

— Польский еврей, — сообщил с нар старик. Разъяренный меломан обещал завтра же, когда выведут на работу, спросить об этом сведущего человека (в лагерях хватало людей, сведущих в любых областях знаний), и если это окажется враньем…

— А если правдой? — спросил отец приятеля. Это оказалось правдой.

Были в тетради и другие истории, просто Рубин сделать выписки еще не успел. Вырвав из нее сегодня утром несколько чистых пожелтевших страниц, он подумал, что вот она — преемственность поколений, в чистом виде случайно явленная бумагой, на которой он сейчас пишет, — и символике этой очень обрадовался. Даже покурил от счастья, косясь на торопливые свои закорючки на листках предшественника-зека. А потом забыл об этой утренней радости, спеша на встречу со старушкой. И вот к вечеру связь поколений стала еще более реальной, тут было о чем подумать, и Рубин закурил опять, отвлекаясь от наблюдения за обыском.

Вывел его из раздумий хищный возглас крепыша.

— Вот оно! — торжествующе воскликнул старатель.

С полчаса назад он обнаружил между письменным столом и стеной некогда случайно завалившуюся туда и забытую, густо уже поросшую пылью вторую половину книги Гинзбург «Крутой маршрут». Первая половина этой машинописной копии невозвратно потерялась когда-то, но крепыш-охотник, заботливо повторяя — «где же начало?», все-таки надеялся его найти. И вот теперь он вдруг наткнулся в столе на давнюю, начатую и заброшенную Рубиным рукопись книги о народовольце Кибальчиче. Первая глава ее так и называлась — «Начало», что привело смекалистого чекиста в полный восторг.

— Вот и начало, — еще раз азартно повторил он и торжествующе сложил половины совершенно разных книг.

Несмотря на серьезность происходящего. Рубин удержаться от улыбки не сумел, чем привлек к себе неодобрительное общее внимание.

— Разрешите глянуть, — быстро сказал пожилой и подошел к столу Коротко пролистнув страницы о Кибальчиче и заглянув во вторую половину, он тоже усмехнулся, но ничего не сказал и молча положил добычу на стол с остальным уловом. Обыск продолжался.

— Давайте я начну писать перечень изъятого, товарищ капитан, — сказал седой. Крепыш посмотрел на него с каким-то удивленным недоумением, как показалось Рубину, и молча кивнул головой.

Этот седой со знакомыми Рубину чертами лица вел себя странно с самого начала обыска. Вежливо попросив у Иры разрешения попить воды, он вернулся из кухни через минуту и сразу, взяв одного из понятых, пошел осматривать комнату детей. Через полчаса, а то и раньше он возвратился, ничего не принеся, потом слонялся по комнате и в обыске участия не принимал, только лениво перелистывал наугад взятые с полок книги. И крепыш, хотя был явно старшим в группе, никаких ему распоряжений не давал, а остролицый угодливо и готовно подвигался, если седой оказывался рядом. Рубин даже подумал, что у них ведь тоже есть наставники молодежи, — может, это ветеран сыска присутствует, проверяя свой подшефный коллектив. Впрочем, седой как-то стушевался на фоне охотничьего энтузиазма двух молодых, и Рубин все время терял его из вида, а теперь тот сел рядом за стол, по-хозяйски пододвинув к себе лампу Рубина, и с привычной ловкостью переложил копиркой три листа бумаги для составления перечня находок. Справа от него высилась на диване гора бумаг и папок, не вызвавших при осмотре интереса. Седой взял оттуда одну папку, как бы проверяя проницательность крепыша, но почти сразу положил ее обратно и принялся за те, что на столе.