Анна Козлова - Все, что вы хотели, но боялись поджечь

Алексей Николаевич неуверенно улыбнулся. То ли жалея меня, то ли поражаясь моим глубинным познаниям взрослой жизни.

— А если не напьется? — спросил он.

— Ну, значит, придет дико пьяная, — резюмировала я, — вы сможете быстро исчезнуть, и она ничего не заметит.

Мы остановили лифт на пятом этаже. Алексей Николаевич остался там, а я поднялась на этаж выше и позвонила. Мама распахнула дверь. Она походила на лошадь, переступающую копытами перед заездом. Тщательно накрашенная, с завитыми волосами, в платье и колготках в сеточку.

— Ну как? — спросила она, быстро набрасывая пальто.

— Отлично! Ты очень красивая! — улыбнулась я.

— А ты-то у меня вообще Клаудия Шиффер! Такая прямо фифа сегодня пошла на дискотеку! — Мама улыбнулась и притянула меня к себе. — Я так тобой горжусь! Ты у меня самая красивая и умная, и обязательная девочка! Ты меня не подвела.

Как я провела вечер, чем я занималась, была ли дискотека — все это маму не волновало. Ей требовались лишь формальные подтверждения выполненной ответственности. Она дождалась, приняла, уложила спать. Что-то вроде чека.

— Ну, я пошла! — взвизгнула она от двери. — Если не приду под утро… Знай, что твоя мать стала жертвой злых людей… — С этими словами она уехала в лифте.

Видимо, под конец мама вздумала совсем очеловечиться и даже пошутить.

Я подошла к зеркалу, перед которым она минуту назад крутилась, и обнаружила забытую помаду. Я знала, что она за ней не вернется.

Помада была в черном лаконичном тюбике, «Шанель». Цвета южного загара. С небольшим красноватым отблеском.

Я тронула губы помадой, и результат меня порадовал. Трещинки скрылись под слоем косметического жира, а обычная обветренность вокруг рта перестала быть заметной из-за яркого цвета помады.

Я выглянула на лестничную площадку.

— Вы здесь? Идите!

От всех будущих моих мужчин его навсегда отделили два неопровержимых факта. Он не говорил, что любит меня. И он меня не трахал.

Войдя в квартиру, Алексей Николаевич сразу погасил везде свет. Потом он обнял меня, как тогда на заднем дворе школы, но нежнее. Его пальцы бегали по моей спине, он держал меня за голову, и я впервые почувствовала в себе это. Секс. Я понимала, что его огромные руки могут сделать со мной все: они могут расколоть мою голову, могут раздробить мой позвоночник, могут разорвать меня на куски. Но они гладили меня, судорожно залезали мне в трусы и подталкивали меня к кровати.

В тот вечер я впервые была с мужчиной один на один. Я ощущала себя кем-то вроде дрессировщика, на спор ворвавшегося в клетку к тигру без пистолета.

Его губы носились по моей шее, вокруг них ощущалась щетина, как у свиньи. И она кололась.

— Тебе хорошо? — спрашивал он. — Тебе нравится?

— Да, да, — отвечала я.

Мне ничего не нравилось. Когда он схватил меня в прихожей, мне тут же захотелось все переиграть назад. Но я решила действовать по-взрослому, не отступать. Я не видела никакого смысла и никакой радости в том, что он делает. Мне нравилось его внимание ко мне. Его возбуждение. Впервые за много лет я наконец-то ощутила себя значимой для кого-то.

А потом он стянул с меня трусы. Он, конечно, знал, что время от времени я занималась «этим», и он сказал, что, если это сделает он, мне будет приятней. Он просунул язык мне между ног и двигал им. Мне было безумно приятно. Я вся дрожала. Потом он расстегнул штаны и сказал, что мы с ним взрослые люди и ко всему должны относиться с юмором. Я не смогла с юмором отнестись к его члену, который он засунул мне в рот и чуть ли не в горло, меня начало тошнить. Надо отдать ему должное, он не злился на меня. Он снизил степень притязаний.

— Ты просто поводи по нему язычком.

Я старательно исполняла.

— Вот так, так, детка, — шептал он, — возьми его ручкой, прошу тебя, сделай это… Вот так… Да, детка, да, Саша… Подвигай ручкой, вверх — вниз, подвигай. Да, так… Ты такая умница, такая хорошая девочка… Моя девочка… Наклонись сейчас, пожалуйста, возьми его в ротик.

Он начал двигаться быстрее, и это длилось долго, я даже успела вспомнить о несделанной географии, как вдруг он притянул мою голову к себе, и мой рот оказался заполненным тошнотворной, пульсирующей, омерзительно живой массой.

— Ласточка моя, — Алексей Николаевич поцеловал меня в плечо, — я ухожу. Ты в порядке?

— Да, — сказала я, сглатывая.

— Закрой за мной, — попросил он от входной двери, — надо быть осторожнее… Разные люди ходят.

— Хорошо. — Я уже практически спала.