Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола

— Янки просто здорово придумали: хотя в стране кризис и все мы остались без гроша за душой, они не хотят терять потенциальных потребителей и дарят нам бесплатные минутки — прямо как наркоторговцы, которые бесплатно предлагают подросткам наркотики у дверей школы. Очень мило с их стороны, благослови их за это Бог. И вот я использую эту возможность, чтобы поговорить с тобой и узнать, как жизнь. Что, как всегда — неудача на неудаче? Все нищенствуешь, Мартин?

Он посмотрел на себя в зеркало шкафа. С волосами, наконец перекрашенными в натуральный цвет, в небесно-голубой рубашке, расстегнутой лишь настолько, чтобы был виден кулон — подарок Инес, Мартин вовсе не походил на неудачника, а уж тем более на нищего. Однако прежде чем ответить Флоренсии, он за несколько секунд оглядел отражавшуюся в зеркале квартиру Инес Руано глазами своей сестры. «Потрясающая, шикарная квартира, — сказала бы Фло и голоском девочки из колледжа Сакре-Кер (где, кстати, она никогда не училась) добавила бы: — Но ведь она не твоя, а, Мартинсито? Как жаль… Подожди, не рассказывай мне ничего, я уже поняла — со времени нашего с тобой последнего разговора у тебя есть две новости: ты все такой же красавец, как прежде (пользуйся этим, пока молодой), и теперь тебе удалось пристроиться к какой-то богачке… ну что ж, в конце концов, жизнь есть жизнь…»

— Ну, я бы не сказал, что все так плохо, Фло, наоборот, сейчас у меня все отлично, — ответил Мартин, когда молчание стало уже беспокоить его сестру, она даже подумала, что бесплатный разговор оборвался. — Все просто замечательно, уверяю тебя, я работаю актером. Да, да, сейчас как раз подбирал себе костюм для одной интересной постановки, в которой мне скоро предстоит играть.

«Подбирал костюм» — это звучало достаточно профессионально и позволяло продолжать плести красивую ложь, что Мартин и сделал. Он готов был рассказать сестре все что угодно, кроме правды. Как он мог объяснить Фло, что после той работы на «Гуадиана Феникс филмз» (за которую не получил ничего, кроме аванса, хотя и по собственному желанию), основным средством к существованию для него был ремонт старых стиральных машин и прочей домашней рухляди? И хотя сейчас ему действительно предстоял в некотором роде «выход на сцену», но это была, собственно говоря, не работа, а скорее услуга такому же безработному, как он, актеру, некоему Паньягуа, попросившему сходить с ним к матери его, Мартина, подруги (?). (Паньягуа сказал, что объяснит все потом, попросил не задавать вопросов (?) и ограничиться ролью такого же молчаливого статиста, как в прошлый раз, когда они разыгрывали договор с дьяволом, и к тому же собрать волосы в хвост). Как он мог объяснить все это Фло и вообще кому бы то ни было?

Однако поскольку с ним разговаривала настоящая Флоренсия, а не та, которая жила в его голове и знала все его глупые мысли, никаких неприятных вопросов или саркастических замечаний не последовало. Фло не спросила, например, не показались ли Мартину странными просьбы этого Паньягуа. Не сказала она и ничего вроде: «Как? Так, значит, после всех этих невероятных указаний он еще и позвонил тебе вчера вечером, чтобы узнать, не собирается ли возвращаться Инес, и с облегчением вздохнул, узнав, что она по-прежнему в Лондоне и тебе не удалось убедить ее вернуться ко дню рождения матери? Ты что — не видишь, что все это в высшей степени подозрительно?»

Настоящая Фло, по-видимому, больше интересовалась погодой.

— Что ты говоришь, Мартин? У вас почти жарко? Ну и ну! А у нас тут холод собачий, просто ужас!

Да, да, именно это она сказала, вместо того чтобы приняться читать нотации: «Ты никогда не исправишься, Мартинсито… А как, интересно, этот тип все объяснил тебе? Только не говори, что он наплел, будто этим спектаклем надеется расположить к тебе старушку. Как будто, едва увидев тебя, она изменит свое мнение, как по мановению волшебной палочки и примет тебя с распростертыми объятиями только потому, что ты не похож на метиса или индейца-гуарани, какими считают всех нас европейцы, а подобен самому архангелу Гавриилу, с твоими белокурыми волосами и зелеными глазами».

Однако, к счастью, Фло не сделала ни одного из этих неприятных замечаний: ее по-прежнему куда больше интересовали антициклоны.

— Так у вас двадцать градусов, говоришь? Вот это да, везет вам! А мы-то здесь уже не знаем, как и одеваться… — продолжала настоящая Фло, непохожая на ту, что была загнана в угол Величайшей Глупостью и теперь с удовольствием воспользовалась бы возможностью, чтобы наговорить Мартину кучу гадостей: «Все ясно, и тем не менее ты рад участвовать в этом глупом спектакле, а? Потому-то ты настаивал так вчера вечером, чтобы Инес позвонила своей матери и даже (втайне от Паньягуа, неизвестно почему предпочитающего, чтобы Инес отсутствовала) уговаривал ее вернуться раньше. К сожалению, тебе это не удалось. Но это не важно, потому что — кто знает — может быть, все получится с этой глупой постановкой, и тогда ты сможешь позвонить Инес и сказать: приезжай, у меня есть для тебя сюрприз. Она приедет и увидит вас вместе, поднимающих бокалы… как здорово! Ведь самое главное — не ссориться с матерями, верно, Мартинсито? Не забывать об их существовании, потому что иначе, когда меньше всего этого ожидаешь, они берут и умирают, как произошло и с твоей мамой». — Ты не поверишь, у нас уже целую неделю льет дождь как из ведра, кошмар какой-то, — тараторил приветливый голос Фло, решившей до конца использовать возможность бесплатного звонка. Окажись бы на ее месте другая Фло, она бы от него не отстала: «Слушай, Мартин, меня-то ты не обманешь, я тебя насквозь вижу: ты согласился участвовать… (а знаешь вообще, чего добивается этот экстравагантный тип?)… Так вот: ты согласился участвовать в этом только из мужского тщеславия и потому, что это mother and child reunion [22] воссоединение матери и ребенка (англ.). , как выразился бы Пол Симон, позволяет тебе почувствовать, что ты не сделал для своей матери, которая умерла, когда ты прожигал жизнь Бог знает где, растрачивая присылаемые тебе деньги и не думая о том, что твоя мать умирает сейчас в Монтевидео и что ей хотелось бы увидеть сына перед смертью. Какой ты добренький, Мартинсито! Так значит, хочешь, помирить Инес с матерью (у которых друг с другом Бог знает какие счеты) — и все в память о своей матери (кстати, и моей тоже). Бесполезный подарок! Хотя мама и умерла, обливаясь слезами из-за тебя, думаешь, ей сейчас, на глубине двух метров под землей, есть дело до того, что ты пытаешься загладить свою вину? Подарки мертвым! Какой же ты прекраснодушный, Мартинсито — все это говорят — какой добрый!».