Нэнси Хьюстон - Линии разлома

— Что же он станет делать, чтобы привести тебя в контакт с этим… ангелом?

— Сначала он сам должен приготовиться. Для этого нужно много молитв и песнопений. А потом, в урочный день, он воскурит ладан и капнет тушью на мою ладонь, вот сюда, а когда тушь высохнет, — еще каплю масла. — Нузха умолкла и почесала нос. Обожаю, когда она так делает.

— Hy, и? — поторопил я с некоторым сомнением в голосе.

— Потом бабушка задаст ему вопрос о своем брате, и, если я буду очень пристально смотреть на каплю масла на ладони, то смогу увидеть в ней малак и он моим голосом ответит на все вопросы.

— В это довольно трудно поверить, — сказал я.

— Да, но это правда, — твердо возразила Нузха. — И ты тоже наверняка избранный, раз у тебя мандал на плече.

Прозвенел звонок — перемена закончилась. Мы молча, порознь, зашагали прочь от своего волшебного укрытия, где нам никто не мешал.

— Это правда, что евреи оккупировали Израиль? — спросил я в тот же вечер за ужином. Мой голос прошелестел едва слышно, но хохот ма был похож на лай.

— Кто вбил тебе эту чушь в голову? — спросила она, и я почувствовал, что краснею до ушей.

— Да так, слышал где-то, не помню, от кого.

— Ладно. Ответ нет. Евреи не захватывали Израиль, они бежали в Израиль в поисках приюта.

— В Палестину, — поправил па.

— В то время страна называлась так, — признала ма. — Их слишком долго преследовали и убивали по всей Европе, это продолжалось веками, и наконец они решили, что им необходима собственная страна.

— К несчастью, — вставил па, — страна, куда они стремились, была уже занята.

— Эрон, не начинай снова! — ма взвыла, как сирена, и мне стало страшно. — Шесть миллионов жертв за шесть лет — куда им было идти? Что они должны были делать? Спокойно сидеть на месте, сказать убийцам: «Приходите, пожалуйста, развлекитесь, перебейте нас всех!»? — Теперь она кричала, а поскольку па, ничего не ответив, встал и начал убирать со стола, ее последние слова — «перебейте нас всех!» — повисли в пустоте. Па принялся мыть посуду, а ма вдруг смутилась, застеснялась своей визгливой вспышки: она велела мне идти спать, хотя было только семь вечера.

Мне бы так хотелось думать, что Нузха была права, когда назвала меня избранным, но я никак не мог понять, ни кем я избран, ни для чего, чувство раздвоенности мучило меня сильней обычного: теперь разлад начался уже не только между ма и па, но и между Еврейской реальной и Нузхой, да сверх того между Нузхой и ма, а ведь я любил их всех! Это меня жутко изводило, я не понимал, почему люди не могут успокоиться и постараться понять друг друга.

Усевшись на свою кровать, я схватил Марвина и энергично потряс его.

«Ты еврей, Марвин?» спросил я, и он замотал головой. — «Ты немец?» Нет. — «Так значит, араб?» — Тоже нет. Я тряс его все сильнее и сильнее. «Ну, Марвин, — сказал я, тыча его кулаком в брюхо, — это слишком легко — сидеть здесь на кровати и с утра до вечера смотреть в потолок. Надо принять решение, поверить во что-то и бороться за то, во что веришь, иначе ты мертвец!»

В этот момент па постучал в дверь, я вздрогнул и уронил мишку.

— Собрался ложиться, приятель?

— Как раз пижаму надеваю, — ответил я, торопливо срывая с себя рубашку, чтобы все выглядело натурально. Па вошел и, тяжело вздохнув, присел на край кровати.

— Знаешь, какая с родом человеческим главная проблема? — спросил он.

— Нет, па.

— У людей вместо мозгов — требуха, в этом все дело. Повсюду, куда ни глянь, именно эта беда. Отшлепать тебя смеху ради?

— Нет, спасибо. Я сегодня немного устал.

— Ладно, сынок. Спокойной ночи. И не обращай внимания на своих сумасшедших родителей, о’кей?

— О’кей, па.

— Точно?

— Точно, о’кей.

Нузха ведет себя со мной очень мило с тех пор, как я показал ей родимое пятно. У меня было смутное чувство, что таким счастьем я обязан недоразумению, но я на всю катушку использовал возможность быть рядом с ней.

Она жила не так уж далеко, на улице Аббас, на полпути между подножьем холма и его вершиной, но, когда в гости друг к другу приходить нельзя — даже и не мечтай! — остается одно: встречаться под гибискусом — каждый день, но только на перемене.

— Ты веришь во все эти вещи? — спрашивала она.

— Хм… да. Наверно, все-таки верю.

— И в дурной глаз? Знаешь, что это такое?

— …?

— Достаточно поглядеть на кого-то с плохой мыслью, и с человеком случится беда. Это называется «дараба бил’айн» — ударить взглядом. Умеешь так делать?

На миг я засомневался — говорить ей или нет, что у нас людей посылают к черту пальцем, а не взглядом? Решил, что не стоит.