Нэнси Хьюстон - Линии разлома

Я держал маму за руку, ее ладонь была со мной в Нью-Йорке, но мысленно она еще колесила по свету: даже не спросив, как у нас дела, сразу затараторила о своем. Тон ничего хорошего не обещал, и я отключился: пусть слова плавают наверху, рождаясь в устах взрослых, а я буду внизу разглядывать тысячи спешащих мимо, разбегающихся во все стороны ног. Я подумал: что было бы, если бы на аэропорт сбросили бомбу и все эти люди умерли бы разом или бились бы в конвульсиях в лужах крови, без рук без ног. Моя летучая мышка шепотом посоветовала, чтобы я завел у себя в голове бомбардировщики, пусть они гудят изо всех сил, пусть вопят и стонут люди, пусть бьется стекло, пусть с пронзительным свистом и грохотом падают бомбы, а потом пусть будут взрывы, взрывы и взрывы.

В машине голос ма зазвучал еще напряженнее, она жутко перевозбудилась, говорила без остановки о том, что узнала в Чикаго от мисс Мулик, престарелой дамы, которая после войны работала в Германии, в Агентстве по делам перемещенных лиц, и знала Эрру. Па только и делал, что качал головой да время от времени что-то ворчал, но она не давала ему вставить ни звука. Я думал о Мерседес, о ее манере произносить слово, всего одно, — но как! — вспоминал те три примера и что было сил пытался вообразить крылья феи, но воздух в машине был переполнен словами моей матери, они роились, затуманивая и перепутывая все на свете. Некоторые слова возвращались, повторяясь снова и снова: «источник жизни»… «невероятно»… «нацисты»… «уничтоженные архивы»… «источник жизни»… «Lebensborn»… «невероятно»… «кровь»… «моя родная мать»… «источник жизни»…

— Что такое источник жизни, ма?

На переднем сиденье замолчали.

— Ма?

— Сэди… — па тяжело вздыхает. — Ты не находишь, что с этим разговором можно было повременить?

— Да-да, конечно, — отрывисто бросает ма.

Она оборачивается ко мне, протягивает руку, чтобы я снова мог за нее уцепиться, что я и делаю, но от ее заведенности у меня так сосет в животе, как будто произошло что-то ужасное. Она все еще не спросила: «Ну, а вы? Чем вы занимались все это время?» Только смотрит, как по Манхэттенскому мосту вихрем проносятся автомобили. Проходит минута-другая, и она снова принимается рассказывать па все, что узнала от Греты, сестры Эрры, и главное — от этой самой мисс Мулик. Вроде бы немецкие родители Эрры не погибли при бомбежке, как она всегда говорила, и они ей вовсе даже не родные, сначала она была украинкой, но совсем маленькой попала к немцам, а потом Агентство разыскало ее благодаря родимому пятну, нашлась семья из Канады, которая ее удочерила, а умерли совсем другие, украинские родители.

— Подожди, — перебивает па, — я не понял: если ее настоящих родителей не было в живых, откуда агентство узнало о ее существовании? С какой стати они ее разыскивали? Кто сказал им о родинке?

— Я еще не все выяснила, — сказала ма. — Мои поиски не завершены. Я поехала в Германию, чтобы получить ответы, а возвращаюсь с кучей новых вопросов!

Для меня это слишком сложно, я в толк не возьму, как у одной маленькой девочки может быть столько родителей. Пытаясь в этом разобраться, я так устал, что в конце концов заснул в машине и даже не знаю, кто отнес меня в кровать.

Со взрослыми вечно так: свои решения они принимают сами, дети ничего не могут с этим поделать.

На следующее утро за завтраком, когда ма сказала: «Видишь ли, Рэндл…», я даже не спросил «Что?». Никакого желания не было про это спрашивать, я же знаю, ей плевать, чего я хочу, а чего нет.

Так и есть. На мою голову обрушился потолок: мы переезжаем!

Покинуть Нью-Йорк? Не верю. Из-за маминой работы всей семье придется уехать, а меня даже не спросили. Смотрю на па, но он не то что не протестует — еще и поддерживает ма. Я пытаюсь уничтожить эту ситуацию с помощью мерцающего гриба атомного взрыва, как в первом эпизоде «Спайдермена», но фантастика не помогает, тут ведь самая взаправдашняя правда. Мы будем жить в Израиле, в городе, который называется Хайфа. Эта мисс Мулик, с которой ма на нашу беду встретилась в Чикаго, рассказала ей о каком-то университетском профессоре из Хайфы, он один из крупных специалистов по «источникам жизни» («Lebensbornen»). Это новая страсть моей матери, я вообще-то ничего тут не понимаю но, похоже, дело в том, что бабуля совсем маленькой, между своей украинской семьей и немецкой, жила там. Но где это — «там»? Может, источник жизни — что-то вроде родника вечной юности, это бы объяснило, почему Эрра выглядит такой молодой. Как бы то ни было, ма приспичило поработать в архивах Хайфы. Для меня там есть школа (Еврейская реальная — так она называется), и я должен теперь провести остаток лета, обучаясь ивриту, потому что если не знаешь иврита, тебя в эту школу не примут.